Криминал — отзывы — стр. 99

1993 год. Теплый май выдался в штате Арканзас, но особенно в городе Западный Мемфис. Ничто не предвещало беды и того кошмара, который буквально взорвал маленький уютный пригород. 5 мая бесследно пропали трое мальчиков восьми лет от роду, а уже на следующий день детей нашли. Убитыми, с немыслимой, не поддающейся осмыслению и описанию жестокостью. Очень скоро, возможно, даже слишком полиция вышла на след трех подозреваемых, коими стали 16-летний Джейсон Болдуин, 17-летний Джесс Мисскелли и 18-летний Дэмиен Эколз. Доказательства и обвинения в пользу этих парней были скорее косвенными, нежели прямыми, ибо арестовали их лишь на основании подозрительного внешнего вида, что, впрочем, не помешало сделать ребят сатанистами, отправившими детей на тот свет в качестве зловещего ритуала. Лишь в 2011 году судебный процесс подошел к своему финалу, и исход его был предрешен. Мнимые убийцы были приговорены, истинного маньяка никто не нашел и даже не утруждался поисками, а этот жуткий случай оброс легендами и предположениями, дал почву для литературных и документальных интерпретаций, одно из которых принадлежало перу криминалистки Мары Леверитт. И ее книга «Узел дьявола: Правдивая история троицы из Западного Мемфиса» сумела привлечь внимание Голливуда в лице известного американского сценариста и режисера Скотта Дерриксона и знаменитого канадца армянского происхождения Атома Эгояна, вынашивавшего идею художественного фильма о тех мемфисских кошмарах еще с 2006 года, но сумев реализовать проект лишь в прошлом году.

Второй после мэтра мутаций Дэвида Кроненберга самый титулованный режиссер современного канадского кинематографа Атом Эгоян на всем протяжении своей продолжительной карьеры снискал славу искателя новых методов художественного самовыражения при явном учете классических форм и жанров, не разрушая и не закрепляя, а сугубо по-своему переосмысливая нуар в «Где скрывается правда», мелодраму в «Славном будущем», снафф-хоррор a la «Тезис» в «Экзотике», психотриллер в «Страховом агенте», снятом под влиянием Кроненберга или эротику в «Хлое». Последняя же по счету крупномасштабная режиссерская работа Эгояна, представленная в рамках позапрошлогоднего кинофестиваля в Торонто, фильм «Узел дьявола» 2013 года есть уже в чистом виде полноценно и полнокровно голливудским до мозга костей творением режиссера, в котором привычный тяжеловесный для восприятия авторский стиль Эгояна окончательно рассеялся под давлением стандартных ходов стереотипизированного детективного триллера с определенным креном в банальный психохоррор и недолюметовскую судебную драму. Фильм не пытается вырваться из тесных рамок жанровых клише, а лишь слепо им следует, рисуя не столько реальные трагедии, сколь их эфемерные, лишенные глубины и политональности, тени, и даже качественное актерское реноме Колина Ферта и Риз Уизерспун теряется на фоне серости и сырости фильма, который далек от авторского расследования, но и выше уровня не прыгает, не становится новым «Зодиаком» Финчера, на выходе обнаруживая в себе лишь однотипность и одноразовость, возведенную на сей раз Эгояном до состояния некоего всеобьемлющего абсолютизма.

В «Узле дьявола» ощутима не крепкая рука исследователя таинств человеческой психики Эгояна, а длань автора «Шести демонов Эмили Роуз» и «Синистера» Скотта Дерриксона(хорошего, впрочем, хоррормейкера), однако, в отличии от «Синистера» с его мрачной эстетикой, умело поданной под соусом жанровых клише, «Узел дьявола» лишен какой бы то ни было изюминки, пряной и острой перчинки, кроме зрелого возрастного рейтинга, и, начавшись очень типично, в том же русле фильм и продолжает свое течение вплоть до кульминации, не радуя ни изысканной стилистикой, ни неожиданными сюжетными твистами, представляя из себя усредненный образчик лакированного триллера об ужасах американских пригородов и власти толпы над отдельными индивидуумами, ставшими жертвами закрытой по сути внутри себя общины, решающей по своему усмотрению кого карать, а кому всепрощение давать.

Увы, фильм чрезвычайно далек от «Охоты» Винтерберга, в которой лучше всего была показана вся инфернальная сущность охоты на ведьм и трагедии оболганного, фильм Эгояна не дотягивает до копиистического уровня «Ярости» Ланга, демонстрируя лишь крепко сотканную паутину из детективных энигм, решенных в финале ленты без провокации и намеренных филиппик. Все традиционно, консервативно и местами без задора. Морские узлы человеческих взаимоотношений, созданные самим Сатаной, развязать удалось крайне легко. И суд человеческий оказался намного безобиднее суда Божьего, на который у Эгояна ни хватило ни времени, ни места, ни даже желания.

- "Мы" были восемнадцать лет назад.
- Для меня это было два дня назад. Два дня, Джули.

Шикарный фильм! И пусть смотрела его в детстве десятки раз - все равно сейчас смотрела как в первый. Конечно, спецэффекты сейчас смотрятся чересчур шаблонно и немного коряво (хотя финальная сцена встречи с Макэндлессом вполне себе и сейчас со всеми этими сменами заднего фона), но сценарий и игра актеров ведь никуда не делись. Стандартный коктейль боевика 90-х - много экшена, много шуток, харизматичные герои. Хотя, если вдуматься, это стандартный коктейль любого боевика - и 90-х, и 2000-х, и 2010-х ))))
И фильм, конечно, делает Мик Джагер. Его Фасэндик с рублеными фразами, сурово стиснутыми губами и намеком на ухмылку в глазах... Обожаю его!

Если ты глотнешь этой воды, то считай, что я остался безработным.

Хотя и Эмилио Эстевес был в далеких девяностых одним из моих героев :-)

- Десять миллионов? Это много. Это слишком, слишком много.
- Ну не знаю. По-моему, не очень.

Ну и конечно, противостояние Ферлонга и Фасэндика - лучшее, что есть в фильме.

- Почему ты не убил меня, когда у тебя был шанс?
- Я целился в тебя, но они мешали.

А в конце бонусом шикарный саундтрек от "Скорпионз"!
Специально скачала фильм с дорожкой Гаврилова. Я кассету с его переводом засмотрела до дыр в свое время, и этот голос, говорящий именно эти фразы... как будто и не было этих двадцати лет. Хотя и на английском фильм тоже тоже хорошо пошел, кстати.

Постнуар и неонуар на первый взгляд являются аверсом и реверсом одной и той же жанровой монеты. Но если приглядеться повнимательнее к той семантической паутинке, сплетенной пауками кинематографического ревизионизма или просто — визионизма(смотря кто именно подступал к жанру), то станет ясно, что постнуар, рожденный в период расцвета грайндхауса и первого цветения постмодерна в искусстве, предлагает лишь соблюдение всех жанровых содержательных парадигм классического нуара, пожертвовав при этом привычной томной и темной формой, подчас даже прибегая к ироническим или издевательским ноткам, тогда как неонуар, сформировавшийся полнокровно лишь недавно, стремится и вовсе пересоздать жанр, чтя форму, но избегая тривиального содержания.

Режиссерский дебют небезызвестного американского сценариста иранского происхождения Хуссейна Амини, экранизация одноименного романа Патриции Хайсмит(впрочем, не одного, а нескольких сразу), фильм «Два лика января» 2014 года представляет из себя концентрированный в своей изощренной стилизации постнуар со всеми очевидными оговорками на избранный жанр и те многочисленные темы, столь сочно затронутые литературной матерью и любовницей рокового обольстителя мистера Тома Рипли. Очерченный и автором, и режиссером круг тем в сюжете включает в себя перипетии и любовного треугольника(здесь как по нотам будет разыгран пряный эротический триллер), межсоциальные отношения между людьми очень разного круга(триллер станет прямым социальным высказыванием о тлетворности мнимого неравенства, ибо Эрос с Танатосом уравняют всех — в конце концов, дело ведь происходит на их родине), возвращение к истокам и поиск себя, противопоставление «молодой крови», отвергающей собственное Я, старой гвардии, жившей до определенного времени зажато, вне внешнего пространства — в структуру предельно ностальгической по настроению картины, рифмующей Клемана с Мингеллой и Поллаком, которым, собственно, фильм и посвящен и которые стали для Амини главными ориентирами, врывается элемент экзистенциальных размышлений, а ставшие катализаторами нарратива смерть-страсть-секс(не всегда в такой очередности) перестают быть важными элементами повествования фильма.

Однако именно в этой многослойности и кроется коварство литературного материала госпожи Хайсмит, который, увы, при всей своей нарочитой жанровости, дается далекому не каждому по зубам(Лилиана Кавани, к примеру, потерпела сокрушительное фиаско, не говоря уже о подмастерье Споттисвуде). Амини, бесспорно, большой знаток мировой кинематографической кухни, он умело использует стилистические находки великих или просто умелых, но только свой стиль, свой аутентичный киноязык он, ввиду своей зеленоглазой дебютности, не настолько выработал, чтобы адекватно совладать с мирами дорогой Патриции. Режиссер то умело лепит кадр «под Клемана», то рифмует героя Оскара Айзека с каноничными Рипли Делон-Дэймон(для каждого поколения ведь милый Том должен быть свой), забывая о внятной прорисовке мотивов и характеров, то впадает в кому нарочитой драматургической бесплотности, любуясь животным эротизмом и псевдодостоевскими эвфемизмами, словно бы стремясь переписать «Утешение чужаков» Шредера. Собственно, излишнее многословие, стремление в рамках одного художественного пространства, причем достаточно камерного, охватить всю Хайсмит и всю существующую режиссуру неонуарного и постнуарного формата, для Амини оборачивается самым обыкновенным пустословием, повторением очевидностей и потворствованием клишированностям, которые упрощают фильм до весьма усредненного жанрового образчика с весьма сомнительной ценностью ответами на универсальные вопросы бытия. Фильм сводит все к своеобычным закономерностям, к пылким страстям, за которые следует привычно жестокая расплата, к теме преступления и наказания, к жажде риска, к вечной погоне в туманах за тенями прошлого с тем, что бы вовсе не знать своего гнетущего настоящего и избежать неизбежной гильотины будущего. Вернувшись к корням, герои «Двух лик января» попросту запутались в лабиринтах раздирающих их изнутри противоречивых страстей, раздвоились(Двуликий Янус в картине уж больно навязчиво присутствует, как и то, что поступательно герои фильма перестанут быть теми, кеми они были сначала) и в конце концов исчезли, потеряв собственную индивидуальность под давлением случайного путника, встретившего их на жизненном пути, чтобы его преломить и разрушить. Исчезли в отблесках слепой луны.

Помню как вначале года я решила посмотреть наконец-то Заложницу, в общем-то в основном потому что тогда третья часть вышла и я думала посмотреть сразу все три. В итоге я посмотрела две части и мне как-то надоело, потому до 3-й части дошла только сейчас. Здесь уже нет никаких заложниц, да и похищать в принципе некого, дочь похищали, родителей тоже. В этот раз Брайна Миллса обвиняют в убийстве бывшей жены, которого он разумеется не совершал. От полиции он конечно быстро уходит, ведь он крут и теперь он отправился на поиски убийцы, которому точно не сбежать от Миллса...
Как всегда не обойтись без злого русского, без них видимо фильм не фильм, и ну уж совсем никуда без идиота отчима, который делает, а потом думает. А расхлебывать кому? Конечно Брайану Миллсу. Ему помогают его старые друзья и его все такая же прелестная, как и в прошлых частях дочь Ким (Мегги Грейс). Несмотря на то, что нас попытались якобы запутать, кто убийца я догадалась сразу же, Брайан, Брайан, такой умный, мог бы и тоже догадаться, а не покупаться на тупые отговорки кое-кого. В принципе все в плане сюжета было ожидаемо, вот последние 20 минут немного напрягаешься, но всем итак понятно чем закончится.
Лиам Нисон конечно постарел, но почти все так же здорово раскидывает плохих парней. А еще мне очень нравится Форест Уитакер. Если и смотреть, то только наверно поклонникам Лиама или чтобы закончить для себя трилогию Заложницы, хотя если не посмотрите, то ничего не потеряете.

«Мыс страха» Мартина Скорсезе является, само собой, римейком формальным одноимённого нуара 1962 года режиссёра Джея Ли Томпсона, при всей своей взыскательной привязанности и безусловной аллюзионности, вплоть до некоторых семантических нюансов, к оригинальной картине. Скорсезе предпочел заново перечитать и отчасти переписать культовый роман Джона МакДональда, создав в условиях торжествующего постмодернизма в общем-то не лишенную страдательной религиозности историю с размытыми илом моральными берегами, и это при всей бесспорной очевидности финала, в котором, к сожалению, умрут не все, а я останусь. Причём для фильма характерно практически с первых кадров пронизывающее и удушливое ощущение апокалиптичности, фатальности даже. Неизбежность катастрофы проникает в кадр с выходом Макса Кейди из заключения под минорную симфонию кучевых грозовых туч, неизбежность фаталити и палящего мортидо следует за Максом, который уже не просто борзой уголовник, справедливо опущенный на зоне, но уже стихия сама по себе дионисийская, внеприродная, разрушительная, вносящая страх и взращивающая плоды порока в семье бывшего своего защитника, подточенной внутренней гнильцой. И вместе с привычным упоением натуралистическими подробностями обыденной дихотомии секс+насилие в картине безраздельно властвует ирреальность вкупе с инфернальностью, нуар в руках Скорсезе обретает черты парадокса, превращая типический криминальный конфликт в противоборство не Бога с Дьяволом, но Дьявола с собственным адвокатом. Тем приметнее становятся слова Кейди, цитирующие Силезиуса; но в контексте ленты с ее кинотекстом, насыщенным промискуитетом, они приобретают недвусмысленный оттенок того, что сам Дьявол(а истинно человеческого в Максе Кейди чуть меньше, чем ноль) равняет себя Богу, оправдывая все им ранее и позднее совершенное. Я — Бог, Бог во мне, мы едины, и суд ничей им нипочем; торжество тотального нигилизма, отрицания привычных устоев миропорядка. Так Дьявол завершает собственный процесс воплощений: от изначального до мимикрирующегося и низведенного до лика обыкновенного, но оттого ещё более зловещего серийного маньяка. Дьяволу уже и не нужно хитрить, он есть повсюду, в каждом; Боудены, притворяясь идиллической семьёй, сами того не желая призвали к себе того, кто их (само)разоблачил, выявив наихудшее даже в условиях излишне очевидного дьявольского блефа.

При вычурных, гипертрофированных заигрываниях с Хичкоком (хотя, как известно, Скорсезе все ж больше вышел из бэмувишных киноинститутов Роджера Кормана, не вытравив тот опыт и до сей поры), Скорсезе в «Мысе страха» буквально выворачивает наизнанку архетип классической жертвы (членов семьи Сэма Боудена, хотя и сам Сэм все ж тоже не лыком шит), облекая это в искусные в своей визуальной цветастости, но нисколько не завуалированные по Фрейду намёки; режиссерские маркеры слишком очевидны, чтобы просто списывать их на издержки авторского стиля. Случайных эпизодов в фильме нет. Ночной выход в красное под серебряным ливнем лунного света Ли гораздо больше раскрывает её суть, чем любые слова, небрежно брошенные в ссоре. Подчеркнув контур губ вызывающей розовой помадой, Ли томится мечтанием о своей полной сексуальной удовлетворённости, любви в конце концов, которой нет на самом деле у Боуденов, есть лишь её видимость, маска; её рефлексия оборачивается в дальнейшем кошмаром в плавучем доме, где невысказанные эротические фантазии будут сгорать в невыносимых муках от собственной девиантности. Комплекс Лолиты, присутствующий в характере Даниэль, ещё сильнее отдаляет картину Скорсезе как от литературного первоисточника, так и от фильма Томпсона; невинность жертвы оказывается мнимой. И в таких условиях собственного существования хаос как новое начало просто неизбежен; от финала веет мраком и холодом амбразур Ада, куда ступили все члены семьи Сэма Боудена. Для них уже ничто не будет так как прежде; Дьявол морально и физически их сломил, лишив права на нормальную жизнь, нарушив иллюзию их защищённости и неприкосновенности, неприкасаемости.

Американская семейная пара христианских миссионеров Рой и Джесси, возвращающаяся домой из фертильных странствий по градам и весям окраин родины Мао и всемирного ширпотреба, решает вместо быстротечного полета в уютном миддле скоротать свои деньки и ночи в трипе по Сибири на железнодорожном экспрессе. Впрочем, довольно быстро почти-радищевский путь не из Петербурга, но из Пекина в Москву трансформируется строго по хардкору, и Русь-Матушка вовсю отметелит Сэма-дядюшку.

Каким-то невообразимым чудом попавший в топ-лист 50 самых шокирующих фильмов в истории мирового кино по версии весьма презентабельного издания «Комплекс» наравне с — внимание! — «Некромантиком», «Адом каннибалов», «Августовским подпольем» и прочими веселыми творениями порнотрэша, горноугара и просто заднеприводной содомии, «Транссибирский экспресс» Брэда Андерсона на первый взгляд декларирует не слишком-то и оригинальную идею о том, что человек человеку никак не друг, а скорее самый злейший и отвратительный враг с уточнением, правда, национальной принадлежности оного.

Представляющий одновременный парафраз «Убийства в Восточном экспрессе» и «Поезда-беглеца», фильм Брэда Андерсона обманчиво многозначителен и глубоко ироничен, перманентно удивляя там, где в принципе следует ждать лишь вороха шаблонов и шелухи архетипов. Без них, безусловно, не обошлось, но при этом фильм Брэда Андерсона совсем не напоминает китчевый набор из чернушных подробностей натуралистичного бытописательства, ибо «Транссибирский экспресс» — это отнюдь не фильм о России глазами иностранцев; это фильм о самих иностранцах, для которых Россия и часть всемирной экзотики, и осколок советскости, и главное место для поиска приключений в духе «Хостела», куда фильм заворачивает ближе к финалу, разряжаясь парой отменных сцен отпетого садизма и ливнем пуль в поездатом пространстве, мчащемся сквозь снега и морозы куда-то, в исключительные пределы сумеречной условности, и к хэппи-энду, который нарочито смазывает реализм, подменяя его неизобретательным эскапизмом.

В этой картине о «плохих» русских, снятой «хорошими» американцами, русские антагонистической рисовки характеров как таковые поданы скорее в ключе своеобразного, но не дико клюквенного реализма, иногда искажаемого кривозеркальностью гротеска, ибо истинная опасность в картине исходит не от русских, а от самих иностранцев, вторгнувшихся по сути корысти ради(самой русской из всех символов русскости — пухлощекой розовенькой матрешке — в «Транссибирском экспрессе» уготована роль главного катализатора всего дальнейшего сюжетного повествования) в мир, для них чужеродный, а потому не приносящий никакого положительного профита, кроме как увеличивая с чрезвычайной неизбежностью список грешков.

Собственно, сам Транссибирский экспресс отыгрывает в фильме роль эдакой переосмысленной в духе жанрового кино традиционной птицы-тройки, груженной тем не менее не графьями-интеллектуалами, думы думающими о судьбах Руси, а битком набитый маргинальной многонациональной публикой, разношерстной цыганщиной, безликой и обезличенной. И нет, к сожалению, у этой новой железной птицы-тройки явных высоких целей. Ее движение — это стагнация, деградация и дегуманизация. Все и все тут приземленно и прозаично: как бы выжить, с кем бы выпить и как можно скорее бы уснуть самым пьяным и беспробудным сном. А кто не встречал на своем пути во время путешествия на поезде из любой точки А в любую точку В хамовитых проводниц? Кто не видал эти унылые гостиницы с обшарпанными обоями, запахом хлорки и стритрейсингом тараканов за стеной? Кто не знавал этих лиц, не отягощенных вопросами бытия?

Фильму на всем его протяжении отчетливо присущи моменты узнавания характерных деталей и черт современной российской глубинки, застывшей во временных неопределенностях. Вообще, определить точное время действия в «Транссибирском экспрессе» едва ли представляется возможным. Ясно лишь, что это век двадцатый. Осознанно в картине царствуют хронотопы безвременья, безнадеги, безысходности, и они действуют деструктивно буквально на всех и каждого, кого пожирает эта ледяная пустыня Сибири. К ней приспособиться, не будучи своим по крови, невозможно, и Роя, Джесси, Эбби и Карлоса так или иначе, но поджидает расплата. Кто-то расплатится своей жизнью, цена которой полгроша, а кто-то — своей душой, цена которой всего грош, однако в финале становится уже и не столь важно, что совершили герои, ибо каждый из них в той или иной степени оказался прирожденным убийцей, который, совершив почти безнаказанно первое преступление, на этом не остановится. Транссибирский экспресс прибыл в Ад, но для Роя и Джесси он сугубо свой.

Как вам идея детектива, в которой убийца — представьте себе! — известен заранее!? Казалось бы, ну где тут интрига, если заранее известно, кто есть кто? Да как вообще можно было додуматься снять такое? И не одну серию, а целых 69, и не скопом, а с 1968 по 2003 гг. В чём загвоздка?
Начнём с сюжета. Традиционно (не без исключений) показывают преступника, как он совершает убийство и заметает следы. За это время (довольно малое) можно получить хорошее представление об убийце и его жертве, о мотиве убийства, о том, почему именно так, а не иначе и т. п.. Легко, в сжатые сроки, обрисовать ситуацию так, чтобы было всё понятно, чтобы казалось, что ты хорошо знаешь показанных людей — это уже результат продуманной работы.
А сами убийства и заметания следов… Нет, сценаристы не делали поблажек: каждое убийство составлено и сокрыто так, что любо-дорого смотреть. Нет, преступники обстряпывают свои дела практически идеально, даже не знаешь, как к ним подкопаться.
Но лейтенант Фрэнк Коломбо — знает! Ибо не бывает идеальных преступлений. Ибо преступники, считая, что обеспечили себе безопасность, теряют бдительность. Да и сам лейтенант производит впечатление эдакого недотёпы: вечно мятый один и тот же плащ; взъерошенные волосы; дешёвые сигары; искусственный глаз; низкий рост; раздолбанная раритетная машина; старый пёс; любит поговорить на отвлечённые темы…
Но именно Коломбо — самая главная изюминка сериала, любовно прорисованный персонаж со своими слабостями и сильными сторонами. Он весьма умён и сообразителен, он верен своему долгу и не лишён понимания. Он может посочувствовать преступнику — но он не отпустит его. Хотя тот и не просит…
И вот она — интрига! Игра между преступником и следователем. Первый должен избежать правосудия. Второй — поймать первого, подловить его. За этой игрой наблюдать, оказывается, весьма интересно: как поймает? Что сделает он? Есть ли выход?
Конечно же, неплохую порцию юмора добавляют беседы Коломбо с преступником. Как он над ним издевается! Как играет с ним, ехидно прищурив настоящий глаз! Как преступник начинает паниковать, пытаясь отцепить от себя лейтенанта!
Да, Питер Фальк на славу потрудился над образом Коломбо. Я даже считал, что Фальк — итальянец. Надо же так в роль вжиться… Пожалуй, для Фалька это была самая знаковая роль, его визитная карточка. Но непохоже, чтобы Фальк тяготился этой ролью — ведь Коломбо получился очень жизненным, стал своим…
Есть и другие особенности сериала. Нам никогда не покажут жену Коломбо, хоть он и будет о ней всё время говорить (пожалуй, кроме одной серии, и то…). Преступники — если не знаменитости, то просто уважаемые люди. И может оказаться, что в поединке следователя с преступником симпатии будут на стороне последнего. Но чаще — на стороне первого.
Есть знаменитые детективы типа Шерлока Холмса, Эркюля Пуаро, комиссара Мегрэ, Глеба Жеглова, Анискина. Коломбо вполне уверенно чувствует себя среди них. Ибо он как-то ближе всех к нам, простым обывателям (или не простым и не обывателям).
Чудесный, право слово, сериал.

1981 год. Манящий золотом, звенящий монетами, палящий плотью, кипящий смертью Нью-Йорк, куда занесла нелегкая в пору расцвета финансового кризиса и всеобщего разгула криминалитета семейную пару иммигрантов из Латинской Америки Эйбела и Анну Моралесов. Стремясь во что бы то ни стало покорить Манхэттен, дабы он упал к их ногам пожелтевшей листвой заработанных банкнот, им, увы, далеко не всегда придется быть по чести, ибо у большого города свои правила и свои неписаные законы злых улиц, на которых чужаку едва ли светит что-то большее, чем нож в глотку, если он не сумеет вовремя выхватить пистолет.

Очевидно, что молодой американский независимый режиссер и сценарист Дж.-С. Чендор до сих пор пытается выработать свой, самоцветный и самобытный, стиль, следуя при этом по проторенной тропе и используя большей частью чужую художественную палитру, при этом задумываясь лишь об аутентичности собственного кинематографического холста. Что, впрочем, совсем не отменяет того факта, что Чендор, в отличии от покорного большинства, не стремится пополнить и без того тесные ряды постмодернистов, придерживаясь в своей режиссуре сдержанной и сбалансированной методологии, порождая не голые идеи, а полные плоти и крови универсальные высказывания на злобу дня или вне любых иллюзий. Если «Предел риска» был фактически настроен на волну Оливера Стоуна(времен еще первого «Уолл-стрита»), «Не угаснет надежда» следовала магии лапидарности Хэмингуэя и семантической бессловесной символичности Годфри Реджио, то последний по счету крупный фильм Чендора, «Самый жестокий год» 2014 года представляет из себя весьма эффектное прочтение и переосмысление знаковых творческих мотивов Фрэнсиса Форда Копполы и Мартина Скорсезе, беря от них основное место действие — Нью-Йорк — и тему гангстерской романтики, но создавая на ее основе сугубо свою историю, в которой, однако, криминальный квартет служит не первой скрипкой, а чуть ли не второй или третьей, будучи сугубо периферийным в повествовании, где на первом месте стоит тема самореализации, обретения своего голоса в многоголосом мире и противопоставления собственных гуманистических воззрений тем, для кого понятие человечности и вовсе безвозвратно размыто мутными водами Гудзона.

«Самый жестокий год» старается быть предельно внятным и честным киновысказыванием о жестоких временах, ломающих как морально, так и физически людей, чьей основной движущей силой является не обогащение любой ценой на первых порах, но амбиции к созиданию. Собственно, в этом фильме Чендор, намеренно обращаясь к давнему прошлому, по сути, как и Коппола, четко подразумевает настоящее, заново реинкарнируя в лишенном любой выхолощенности пространстве ленты уже успевшую стать притчей во языцах мысль о мафии как главном символе всей Америки ХХ века. Но только если Коппола со Скорсезе создали в рамках этой воплощенной идеи культ Антигероя, который всегда прав даже тогда, когда он может быть и не правым, но ведь кланом Корлеоне и мафиозными героями Скорсезе движет право собственной силы(которая в ряде случаев становится их главной слабостью, уязвимым местом, приводящим на эшафот или в бега), то Чендор, насыщая «Самый жестокий год» аналогичными сюжетными ситуациями и синонимичными персонажами, предпочитает идти «от противного», выдвигая на первый план образ Героя, который желает изо всех сил оставаться таковым, невзирая ни на какие, даже очевидно летальные, последствия. Оставаться если не чистенько белым, то хотя бы умеренно серым в мире черных кардиналов криминального мира и ужасающего нью-йоркского дна, куда его вместе с женой толкают не роковые случайности и нелепые обстоятельства, а заданные самой природой яблочного города закономерности, сплетающиеся в финале в зловещую петлю Мебиуса.

Круг замыкается, приходится идти на тяжелый выбор между плохим, очень плохим и ужасающим. Но при этом Чендор предельно реалистичен, пачкая зрителя кровью в меру и стремясь к более противоречивой драматургии ближе к финалу, когда кажется, что гибель неизбежна, а герои — плоть от плоти этой вселенской American Dream, которую выковали именно такие не-американцы — перешли красную черту, когда катарсис обретает явственные черты поэтики разрушения, провозоглашаемой в год великих свершений, в самый жестокий год, лента ломает резкость и обличительность первоначальности собственного высказывания, твердя с упорством что, даже когда выхода нет, а есть лишь тупики, следует по-прежнему оставаться людьми. Даже на злых улицах Нью-Йорка, хоть грызя при этом асфальт и цемент, рискуя, но при этом не предавая идеалы. Можно было бы тут упрекнуть Чендора в излишней наивности, в явном упрощении большей кинематографической глобализации, однако ж, на всем непродолжительном протяжении своей карьеры, режиссер зарекомендовал себя как в первую очередь гуманист, склонный оценивать даже распад и крах как новый этап в жизнях своих героев. Оттого при всей своей жесткости «Самый жестокий год» полемизирует с антигероистическими идеями Скорсезе-Копполы, предлагая начинать отсчет покорения Нью-Йорка сначала. Ибо далеко не всегда здешние злые улицы окрашены кровью. Иногда они жадно горят неоном, превращая его в город-сон, от которого его способны пробудить лишь те, кто не поддался на его искушения и остался таким, каким он в него вошел.

Большой южнокорейский город, укрытый шёлковым покрывалом мятущейся ночи, неоновыми всполохами, хлопком снега. Город как живой организм, как голодный монстр, питающийся страданиями своих жителей. Ему нужно насыщение ежесекундно, неутомимый и неумолимый голод. И жертвы не заставляют себя долго ждать, насилие выплескивается наружу очередной бессмысленно жестокой кровавой баней, учиненной неизвестным охотником, не останавливающимся ни перед чем, не ведающим о жалости. Расчленённые тела невинных девушек, истерзанные детские трупы, купавшиеся в собственной крови и моче, невыносимые, необъяснимые страдания, застывшие посмертной маской на искалеченных лицах, боль, которую невозможно осознать и осязать, принять и простить. Город сводит с ума, высасывает, как вампир, остатки разума, и охотник, сызнова начинающий свою кровавую жатву, уже не одинок в своём кровожадном безумии, ибо по его следу идёт человек, который уже все потерял, и более терять ему нечего, кроме тех скромных остатков своей человечности, но и её скоро не будет вовсе. Город её сотрет, растворит в психоделической красоте своей неоновой кислоты.

Конечно же, южнокорейский режиссёр Ким Чжи Ун был далеко не первым в современном южнокорейском кинематографе, кто обратил свой острый режиссерский взгляд на тему праведной мести, каковой бы она не была в итоге чрезмерной в своей непоколебимой жестокости. Ко времени выхода самого провокационного фильма Ким Чжи Уна, картины «Я видел Дьявола» 2010 года, уже была снята небезызвестная «трилогия мести» Пак Чхан Ука, и казалось, что тема сама себя успела исчерпать, сожрать и переварить, и так называемый южнокорейский нуар уже не был способен сказать и показать что-то новое, смелое и объективно осмысленное, варясь в кипятке как симптоматичной голливудщины с ее лакированной конфликтологией, так и сугубо восточной философии, переведенной на рельсы мейнстрима.

И тем очевиднее становится, что «Я видел Дьявола» даже не стремится быть нарочито вписанным в этот канон, обладая порой неприемлемой авторской бескомпромиссностью, тягостной бесцензурной аудиовизуальной жестокостью киноязыка и, в конце концов, моральной неопределённостью, на выходе абсолютно не позволяющей принять чью-либо правду, тогда как о какой-либо Истине не стоит даже упоминать ввиду ее тотального неприсутствия в фильме. Её в фильме просто нет даже на сквозном, семантическом внутреннем фильмическом уровне, позволяющем прочитать ленту как психопатологическую притчу, а зрителю предлагается ассоциировать себя или с чудовищем во плоти, убивающем невинных с непритаенной озлобленностью и дикостью, или же с мстителем, идущем по следу этого маньяка и самому постепенно теряющем остатки человечности. В сущности Ким Чжи Ун напрочь отвергает привычный для всего западного и отчасти восточного кинематографа конфликт между Добром и Злом, размывая до илистого состояния и без того неровные границы между первым и вторым. Оправданная сначала месть, естественное во всех смыслах желание расплаты, дерзкое мечтание умыться чёрной грешной кровью нечеловека вскоре оборачивается против самого мстителя, который и так безгрешен не был. Где та граница между поиском справедливости и сумасшедшей, бесконтрольной бесчеловечностью? И есть ли эта грань вообще, если современный человек, по Ким Чжи Уну, больше зверь, чем разумное существо? И до какой поры этот внутренний зверь будет дремать? Ведь катализатором его пробуждения от этой плотной всеобъемлющей, зловещей и монструозной, липкой тьмы может стать все что угодно: от мелкой обиды до большой трагедии — не суть в общем-то важно ЧТО, но важно КАК потом будет поступать индивидуум, чьё бытие было грубо перечеркнуто, и то, что было ДО станет совершенно незначительным; всеми поступками и чаяниями, эмоциями и чувствованиями будет руководить это дьявольское ПОСЛЕ. После встречи с Дьяволом порой легко самому преобразиться в его подобие, и этого лишь он и добивался — перекроить человеческую природу, породить себе подобного, чтобы выплодить, высуществовать Ад на Земле.

Говоря же о сугубо жанровой принадлежности фильма Ким Чжи Уна, невероятно сложно втиснуть этот броский, гнетущий и тяжеловесно натуралистичный фильм в весьма узкие рамки специфического южнокорейского нуара ввиду его очевидной внежанровости, которой и добивался сам режиссёр, творя сугубо своё, аутентичное авторское высказывание о современном человеке, по отношению к которому неприменимо вообще такое расхожее понятие как «герой нашего времени», ибо «Я видел Дьявола» успешно подхватывает и основательно берет на вооружение культивирование Антигероя, начатое ещё пионерами французской «новой волны». Начавшись как среднестатистический детективный триллер, спустя некоторое время фильм будет пульсировать невыносимой психоделикой, а буквально каждый кадр будет дышать, захлебываясь, невыразимым, на уровне тотальной экзистенциальности, ужасом, которому будет сопутствовать кричащий в своей гипертрофированной кровожадности киноязык. Фильм мечется между маньяческим хоррором и жестокой притчей о двух нелюдях, которым есть что сказать и отрубить друг другу. И видя Дьявола в своём визави, непросто потом будет посмотреть в зеркало, уже истово опасаясь собственного отражения.

Австралия. Гай Пирс. Вестерн. Кровь. Смерть. Свобода.

'Предложение', снятый в 2005-ом году, - это не только удивительно красиво поставленное, но еще и взбудораживающее кино.

Это изумительно живописный фильм о смерти и жизни. Основанный на реальной истории. Уже одно то, что сценарий написал Ник Кейв, говорит о многом и дает основание ожидать нечто выдающееся. И на самом деле, я была потрясена до мозга костей, когда смотрела этот необычный вестерн. Здесь ставятся такие экзистенциальные вопросы, как свобода выбора, нравственность, цивилизованность… да, черт, много чего еще. Слов нет. Да и не нужны они. Этот необычный и глубоко философский вестерн просто надо видеть.

Лицам до 16 лет не рекомендуется в связи со сценами насилия.

История Дикого Запада

Я очарована. Меня покорил очередной американский сериал. На этот раз это оказалась вестерн-история про золотую лихорадку. Называется сие чудо – «Дедвуд» (“Deadwood”). Такой прелестный ретро-сериальчик производства многоуважаемого HBO, поставщика такой высокопробной сериальной продукции как «Клан Сопрано» и «Карнавал». В основе сюжета лежит история возникновения вполне реального города Дедвуд в Южной Дакоте.

В 1876 году где-то на просторах неосвоенных пока что североамериканских земель зарождается лагерь золотоискателей под громким и зловещим названием Дедвуд. Это поселение пока что является суверенным островком между Монтаной и Дакотой, еще не попавшим под власть Америки, и со всех сторон окруженным индейскими землями. Сюда в поисках лучшей доли или просто новой жизни приезжает уйма разного народу, сброду, пьяниц и обыкновенных переселенцев.

Есть среди них и главный герой, Хороший Парень, Сет Баллок, который был шерифом и вообще страдает взором горящим и воспаленным чувством справедливости. Кстати, актер этот (Тимоти Олифант) теперь известен по заглавной роли в «Хитмэне» 2007-ого года.

Конечно, по закону жанра, ему неприятности не нужны. Он со своим приятелем из Австрии Солом Старом просто-напросто хочет открыть магазин и продавать старателям всякую полезную утварь наподобие кирок и ночных горшков. Однако герой на то и герой, что не может не вляпаться во всякие благие героические дела. Но всё-таки стоит отдать Олифанту должное – его Хороший Парень не лишен некой гнильцы, которая придает ему шарма и естественности. Хотя, наверное, патологическое геройство Баллока – это уже диагноз.

Помимо глав героя и его друга – последний, к слову, очаровательный и забавный малый, есть еще множество любопытных персонажей, как и полагается в хорошем сериале. Имеется, к примеру, глав злодей – хозяин салуна и фактически всего поселения, местный авторитет Эл Сверенджер. Мужик не лишенный некого обаяния, хоть и скотина, конечно, изрядная. Человек хитрый и не гнушающийся собственноручно прикончить кого-либо, он приехал в Дедвуд за большими деньгами и свободой от законов и власти. Эл идет по головам, но в то же время у него то и дело проскальзывает некая почти что доброта. Странно так, припадками. Или не доброта, а некая форма порядочности. Хм, короче, интересный человек, жуткий, но интересный.

Есть еще Дикий Билл Хикок, игрок и стрелок. Славный парень, но явно находящийся в жизненном кризисе. У него тоже есть приятель, Чарли Аттер, преданный друг, обаятельный в своей простоте и прямоте персонаж. Так же вместе с Хикоком в Дедвуд прибывает еще и Джейн, напоминающая мне Руби из «Холодной горы», только более непутевая. Она пьет, сквернословит и питает чистую безответную любовь к Биллу Хикоку. Вообще-то, хорошая баба, добрая, но побитая жизнью и не уверенная в себе.

Впрочем, обо всех персонажах и не расскажешь, много их и, что немаловажно, все они обладают индивидуальностью, актеры играют превосходно. Многие из главных и второстепенных героев обладают реальными историческими прототипами. Так же в сюжет сериала плавно соединяются исторически достоверные факты и художественный вымысел.

Снят сериал с явным желанием показать жизнь Америке времен золотой лихорадки безо всяких прикрас. Потому и вездесущие грязь, пот и кровь, старательно состаренные, порванные и потрепанные костюмы, показы нелицеприятных смертей, жестокости и болезней. Авторы явно пытаются шокировать, показывая, как из хаоса, невежества и крови возникает та страна, которой стала США на сегодняшний день. Радует, что делается это не без самоирония. Имеется юмор; признаться, моментами я просто хохотала в голос.

Смотреть данный сериал однозначно стоит. Хоть рейтинг у него и никак не ниже R. Но смело наслаждайтесь неглупым сериальным вестерном, если вас не испугать трупами, сексом и мордобоем. В оригинале к этому перечню предупреждений прибавляется еще и ненормативная лексика, однако, к сожалению, перевод мне лично достался до ужаса скверный. Большинство емких ругательств и девятиэтажного мата куда-то испарились, а местами встречаются и вовсе куски серий, лишенные всякого дубляжа. Забыли, видать. Но даже этот факт не сильно портить впечатления. Временами мне кажется, что лучше было б, если просто с субтитрами пустили бы, или Гоблину на перевод отдали...

Дьявол носит Прада.

Посмотрела «Американского психопата». И почему я раньше его не видела? А, да, потому что не люблю фильмы про маньяков-убийц. Но это кино оказалось совсем не таким, а ироничным и отнюдь не безвкусным. Да и хоррором не пахнет и даже не тем триллером, обещанном на коробке.

Больше лента на трагикомедию смахивает. «Траги» потому что и правда наблюдается трагедия человека, который, казалось бы, имеет всё, но в то же время совершенно пуст. Целыми днями он мается дурью, ночами извращено имеет шлюх и убивает людей за то, что их визитные карточки красивее и изысканнее его. А «комедия» потому что и, правда, смешно, сатира. В сцене убийства Пола Алана, которого играет красавец Джаред Лето, Бэйл неподражаем и великолепен. Однозначно мой любимый момент.

В общем, любопытнейший фильм, временами откровенно забавный. Меня, к примеру, улыбнула сцена в прачечной. (И имя герой Бэйла: «Патрик Бэйтман». Мне на протяжении всего фильма отчетливо слышался «Бэтман». В который раз убеждаюсь, что у судьбы отменное чувство юмора и нет никаких случайностей.

Очень правдоподобно показан процесс схождение с ума. Но я так и не врубилась: он убивал всех этих людей, или это было лишь плодом его больной фантазии? Хм. Никогда не любила яппи. Теперь у меня стало еще одной причиной больше. Перфекционизм, как первый признак развития маниакальных наклонностей, занятно.

Советую всем желающим увидеть положительного Бейла в одной из его ярчайших ролей «не шибко хорошего парня», да и просто всем любителям (социальной) сатиры.