Триллер — отзывы — стр. 175

Если верить кинематографистам всех мастей и национальностей, то человечеству в ближайшие десятки незабываемых лет придется крайне туго и ничего хорошего нас в далеком и недалеком будущем не ждет в принципе. Написанные кровавым маслом картины Апокалипсиса и постАпокалипсиса не предполагают позитивного развития событий в дальнейшем во всех без исключения странах мира и уже сейчас надо готовиться к худшему: к мору, к ядерным зимам без вероятности наступления безъядерного лета, к массовым истреблениям и диктатуре. Антиутопии уже давно возвели в абсолют тему вселенской деструкции и деконструкции и спасения от ада Апокалипсиса не предвидится. Именно такую версию недалекого будущего, пропитанного гнусным духом безысходности и адреналином от царящих вокруг жестокости и беззакония, представляет на суд публики в своем полноценном кинодебюте, фантастическом хорроре «Город скверны» 2012 года, итальянский режиссер, продюсер и сценарист Джулио де Санти.

Итальянский кинематограф ужасов, за исключением фильмов Марио и Ламберто Бавы, практически всегда тяготел к избыточному натурализму, к кровавой жестокости первобытного насилия, к фактическим сплэттерам, элементы которых обильно присутствуют в лучших хоррорах Руджеро Деодато, Умберто Ленци, Лючио Фульчи, Чезаре Каневари и прочих грандов и подмастерье итальянской школы ужасов. С наступлением нового ХХI века итальянский хоррор утратил свой лоск и шарм, ему остро не хватало иронии и олдскула. Вышедший в 2011 году сплэттер «Адам Чаплин» чуть поколебал дремлющий сон жанра, и в определенных зрительских кругах картина приобрела даже культовый статус благодаря абсолютной пришибленности содержания, сотням литров компьютерной крови и тоннам мяса на минуту экранного времени, и налетом язвительной самоиронии, на выходе превратив ленту Эммануэле Де Санти в нечто интересное, хоть и очень специфическое.

Фильм «Город скверны», снятый братом Эммануэле Де Санти, Джулио, от вышеназванного «Адама Чаплина» отличается не так-то уж и сильно. Вместо вымышленной Долины Небес в «Городе скверны» предельно условное и беспредельное деградировавшее апокалиптическое государство с диктаторским режимом правления, пожирающее в прямом смысле своих граждан, находящихся по иную сторону закона. На главных доминирующих ролях — психопаты и социопаты, маргиналы и маньяки, которых совершенно не жаль. И реки, моря, океаны льющейся на зрителя крови и ошметков обглоданного мяса, ибо «Город скверны» представляет из себя эдакий привет классическим итальянским каннибальским хоррорам, привет Руджеро Деодато и Умберто Ленци. Фильм при просмотре невольно заставляет ностальгировать об итальянских трэшевых хоррорах 70-80-г., снятых и Бруно Маттеи, и Серджо Мартино, и Джо Д, Амато, и теми же Ленци с Деодато, даже когда они были не в ударе, ибо снята лента вполне в их беззаботном духе одиозного веселья и кровавого идиотизма, присутствующего только ради них самих. Это кино второстепенного качества, которое воспринимать серьезно нельзя ни в коей мере.

Бедность сюжета картины, не предполагающего неожиданных поворотов и скандалов-интриг-расследований, с лихвой компенсирована лаконичным хронометражем (всего 75 минут с титрами) и реалистичной кровавой бойней, которая длится на протяжении практически всей куцей картины. Переплюнуть «Адама Чаплина» и «Живую мертвечину» по безумной кровожадности происходящего у Джулио Де Санти, конечно, не вышло, однако создать атмосферный и шизофренический сплэттер ему удалось без всякого сомнения и моральных препон. Рекомендован этот фильм к просмотру всем ценителям итальянского трэша и качественных сплэттеров. Всем же остальным «Город скверны» лучше не посещать.

Казалось бы куда уж хуже, но…

Я очень не хотел идти на новую часть некогда гоночной франшизы, так как мне абсолютно не понравилась предыдущая часть, а трейлер не оставил ни малейшего желания смотреть новую. Но так уж вышло, что нужно было убить время, а кроме «Форсажа» вариантов не было.

Отношение к серии: Я никогда не был большим фанатом серии, но первые части смотрел с удовольствием и даже пересматривал. Все изменилось после «Токийского дрифта». Гонки закончились и начались боевики.

Хотелось бы попробовать разобрать фильм на составляющие.

Сюжет: Все очень очень и очень предсказуемо. Сюжетные повороты, которые предполагались неожиданными, на деле понятны задолго до конца фильма. Присутствует множество клише, которые мы видели уже во многих боевиках (чего стоит только момент когда злодей рассказывает свой план перед тем как «убить» героя). Отдельно хотелось бы отметить диалоги. Каждый диалог пропитан пафосом и глупостью, а еще они очень сильно затянуты. Фильм можно было бы сократить вдвое за счет диалогов при этом без ущерба сюжету. Так же имеется и юмор, но он не особо смешной и в лучшем случае вызывают улыбку, а то и просто идут мимо.

Актеры и персонажи: Честно говоря, мне кажется, что все персонажи были интересны исключительно благодаря романтике уличных гонок, при этом сами по себе они не интересны и оказавшись в чистом боевике они смешались с толпами таких же героев боевиков. Что касается актерской игры, то со старыми персонажами все и так понятно, они уже привыкли к ролям и смотрятся вполне натурально. А новые… А собственно новых персонажей не так и много. Главный антагонист ничем особенным не выделяется. Типичный враг главного героя, а его команда вообще существует только «для мебели»

Спецэффекты: Это один из немногих плюсов фильма. В этом плане все сделано очень качественно и эффектно. Танк перемалывающий гусеницами машины это конечно очень запоминающийся момент. А та единственная уличная гонка между Торетто и Летти показана очень драйвово и является лучшей сценой всего фильма.

Вывод: «Форсаж 6» вам понравится если вам понравился «Форсаж 5». Если же вам нравятся первые три фильма, то вам совершенно не стоит смотреть на это издевательство над франшизой, которое называют «Форсаж 6».

Итого: 4 из 10

(за единственную гонку, которая напомнила о старых добрых первых частях)

Меня всегда интересовало, как немцам удалось отрефлексировать тему Второй мировой? Особенно Холокоста?
Для молодого немца Алекса эта тема не закрыта. Его дед был нацистским преступником, но, по словам родителей, давно умер. Алекс и его сестра Пия выросли убежденными антифашистами, но почему-то Пия после ссоры с родителями сбежала в Израиль и не хочет иметь с ними ничего общего. Алекс приезжает к ней в кибуц, чтобы привезти домой хотя бы на юбилей отца. Для путешествия по Израилю он нанимает гида-переводчика Эяля, который на самом деле израильский спецназовец, родителям которого когда-то повезло сбежать из Берлина. Израильтяне не верят, что дед Алекса мертв, поэтому Эяль должен найти его через внука.
Фильм неспешный, поездки по Израилю и веселые ужины в кибуце перемежаются разговорами "за жизнь". Для остроты Алекса зачем-то сделали гомосексуалистом, а Эялю добавили драму с женой.
Заканчивается все практически голливудской пасторальной картинкой семейного счастья, но вот эпизод с Алексом и его дедом лично меня еще раз убедил, что нацизм не случайно расцвел на немецкой почве.

Для начала хочу предупредить, что я не любитель комиксов. То есть вообще никаких, в том числе и вселенной Марвел. Просто мне нравится Бэтмен. Причем не Бэтмен вообще, а Бэтмен в нолановском изложении, Бэтмен в исполнении Кристиана Бейла. Все остальные бэтмены и женщины-кошки и прочая дребедень - это мимо.
Так вот что хочу сказать. Сериал - это эхо Нолана.
Именно Нолан стал первым из режиссеров, затронувших детство Брюса Вэйна. И именно нолановская - слегка мрачная, я б даже сказала нуарная - атмосфера стала основополагающей для сериала.
Только вот главный герой здесь совсем не Брюс (ему еще до Бэтмена - расти и расти), а его ангел-хранитель - Джим Гордон.
Кстати, на мой совсем не критиканский взгляд, Бэн как нельзя лучше подходит на роль молодого Гари Олдмана. Да и вообще - актерский состав весьма и весьма неплох, хотя и не звездный (может, именно поэтому и неплох).
Так вот, актерский состав - это несомненно первый бооооольшой плюс сериала.
Второй. Герои вообще. В любви к Пингвину не признался разве что ленивый (ну или тот, кто сериал не смотрел), потому что он реально лучший. Порой только на Пингвине и его метаниях из стороны в сторону и держится сюжет. А порой даже кажется, что история Готэма - это история не Брюса Вэйна, а Освальда Кобблпота по прозвищу Пингвин.
Третий. Если ты вообще далек от мира комиксов (вот почти, как я), то при просмотре сериала ты фиг догадаешься, что это выдуманный мир. Реалистичность порой зашкаливает. Плохие парни, хорошие парни, хорошие "плохие" и плохие "хорошие". Крутая полицейская... драма, не побоюсь этого слова.
Из минусов могу отметить два - будущая Женщина-кошка и Фиш Муни. По правде говоря, с женскими образами в сериале как-то не очень... И если образ Фиш был специально придуман для сериала, то объясните мне как мог Брюс с детства быть знакомым с Кошкой?!
Немного подкачал дворецкий Альфред. Имхо, он должен быть немного добрее к Брюсу (если судить по нолановской трилогии и по Майклу Кейну). Хотя с другой стороны - именно строгость и жесткость Альфреда смогли воспитать правильного Бэтмена.
Ну да ладно, пусть все недочеты останутся на совести создателей сериала.
Вот такое вот сумбурное мое мнение.
Вы себе как хотите, а я считаю фильм (в даном случае - сериал) спасенным, а потому я пошла смотреть второй сезон.

Эти маленькие уютные городки, в которых жизнь течёт патокой неспешности, умиротворенности. В них нет излишней спешливости, суетливости, шума и всеобщего безумия. Тихое ласковое утро сменяется солнечным днём, на смену ему приходит тёплый вечер, а потом ночь, с нежными перепевами птиц и гулким эхом дальнего города. Но его нет для этой маленькой датской провинции. И сколько же много тут искусно прикрытой злобы, гадостной ярости, радостной гадости, что порой вырывается наружу, но лишь в том случае, если городок и его жители не примут в свою общину очередного новичка. И потом прожуют его, жадно обглодают и проглотят, сделав одним из них. Иначе не покинет он городок живым уже никогда.

Ложный путь, ложные цели, неправильная дорога, непростой выбор, капкан захлопнулся, раздробив ногу надвое… Это была ошибка, очевидная ошибка, нелепая попытка к бегству, обернувшаяся петлей Мёбиуса. Чарующий самообман, желание убежать в никуда из ниоткуда. И маленький город, которого нет, где встречаются самые дикие причуды и смерть неизбежно стоит за углом, стал для полицейского Роберта Хансена его персональным Чистилищем, где ему суждено было обрести своё ужасное счастье.

Чрезвычайно похвально стремление молодого датского режиссёра Генрика Рубена Генца не следовать слепо традициям «Догмы» в своей третьей по счёту полнометражной картине, экранизации романа известного датского беллетриста Эрлинга Йепсена «Ужасное счастье» 2008 года, но от приснопамятных «догматиков» как не беги, все равно убежать не сможешь, оттого Генрик Рубен Генц по мере возможностей стремится в «Ужасном счастье» к выработке сугубо своего, аутентичного построения киновселенной, хотя очевидно не избежав зримой переклички с триеровскими антимирами Догвиля и Мандерлея. Да и экспозиция фильма Генца отчасти переиначивает как «Догвиль», так и» Мандерлея», только вместо униженной и оскорблённой женщины в странный мирок маленькой Дании врывается вихрастый коп Роберт, сосланный в эту провинцию своевольно, заодно прячась от своего дурного семейного прошлого. Почти нуар, но далее сюжет картины все больше будет видоизменяться, становится сюрреалистичным, откровенно черноюморным или даже притчевым, когда и Хансен, и обитатели провинциальной идиллии покажут свои истинные лики.

Естественно, Роберт совсем не безгрешен, но для него пребывание в этом буколическом посёлке станет самым тяжёлым испытанием в жизни. Мелкие проступки порождают большие преступления, мелкий бес насилия пробуждает зверя в горячке, и он уже властвует над персонажами. Обстоятельства постепенно складываются в закономерности, и кем тогда является Хансен — жертвой или самым страшным из всех убийц, что не осознаёт свою вину? Мандерлей от Генца преломляется в кривое отражение коэновского Фарго, который в свою очередь кривозеркалит линчеанством Твин Пикса, абсурдизмом и кошмарностью шахназаровского Города Зеро, потусторонностью Сумеречной Зоны, место силы становится местом проклятья, и нет более никакого выхода, кроме как слиться с этой зловещей толпой, этим легионом, заложником злой воли которого стал наш герой. Именно городок пробудил в нем все порочное, страшное. Финал фильма — экзистенциальный тупик, этическая ловушка, когда нет невинных. Все равны в своей бесчеловечности.

С другой стороны Роберт Хансен сам становится причиной роковых событий в фильме. Из героя конструктива он превращается в главное воплощение деструктива. Индивидуум из микрокосма начинает сеять смерть, мрак, разруху в макрокосме, дабы подстроить его под себя, чтобы ему было намного привычнее и удобнее жить здесь. Конфликт между большим городом и маленькой деревней по-датски зеркалит трагедийностью, ибо бунт деревни неизбежен, но этот бунт не столь явный, завуалированный в сущности. Бунт, при котором чужак вынужденно становится частью стаи, убив вожака и приняв новые правила бытия, но написанные не им и не для него. Хансен — часть неконтролируемого хаоса, тогда как жители города, куда он прибыл, живут в вечном состоянии управляемого хаоса. И поглощение второго первым неизбежно, как и то, что для Роберта старая жизнь завершилась, тогда как новая никогда не начнётся. Мойн!

Потерявший в результате банального рокового стечения обстоятельств своего любовника Гийома, божественной красоты светловолосый копирайтер с упругим сексуальным телом Том отправляется на его похороны в депрессивную канадскую глубинку. Уезжает, надеясь вернуться, а по сути отправляясь в никуда, на встречу с фантомами прошлого и демонами настоящего. Тайны и секреты, нависающие над душой Тома дамокловым мечом, все больше сплетаются в клубок неистовых страстей и невыносимых страданий.

Канадский режиссер, актер и сценарист Ксавье Долан в свои неполные 19 лет успел снять свой первый фильм, мгновенно завоевавший культовый статус и получивший как признание со стороны насмотренных критиков, так и не всегда искушенных в плодах авторских экзерсисов зрителей, а уже к 25 годам Долан, возмужавший и осмелевший, дозрел окончательно до выхода своей по-настоящему программной картины. Убив свою маму и воображаемо влюбившись, попутно рассказав в нотках китчевой ностальгии и трансвестите-преподавателе, в 2013 году в рамках очередного Венецианского кинофестиваля Ксавье Долан представил свой последний на данном этапе времени фильм, коим стала экранизация знаменитой пьесы Мишеля Марка Бушара «Том на ферме», которую режиссер и сценарист в одном лице предпочел перенести с языка литературного и формата театрального на киноязык насыщенного, мрачного и жестокого психологизма и патологии.

Искусно замаскированный под классический триллер о затаенных страхах и безумии, «Том на ферме» постепенно рушит классические принципы драматургии саспенса, превращаясь в жесткую, намеренно брутальную и лишенную броской эстетики предыдущих картин Долан, психопатологическую, до омерзения физиологическую и депрессивно-подавляющую зрителей драму сексуальной несовместимости, сублимированных комплексов, извращенных страстей и нарушенных границ приватного существования. До определенной степени «Том на ферме» подыгрывает традициям «Забавных игр» Михаэля Ханеке, в которых для центральных антигероев нет ничего сакрального, а личное пространство столь хрупко, что разрушить его до пугающего своей беспощадностью революционного основания не представляет особого труда. И у Ханеке, и у Долана жертвы это просто жертвы, которые самолично впустили в свою жизнь зло и раскрутили колесо чудовищного и деструктивного насилия, а потому в своей гибели они виноваты сами.

Впрочем, «Забавные игры» демонстрировали дистилированную реальность, превращенную в игру; в героях Ханеке не было эскапизма. Трио же главных персонажей «Тома на ферме» существует в этаком пограничном состоянии, они во что бы то ни стало стремятся убежать от отвратительной, мерзкой реальности, забывая, впрочем, что она их все равно настигнет. Трансформирована в ленте и виктимная природа человека, ибо для Долана постфактум, если проследить все до единой линии любовных взаимоотношений в его картинах, любая любовь, особенно такая, как в «Томе на ферме», жертвенна по сути. Однако есть большая разница между самопожертвованием и жертвенностью на заклание, жертвенностью мазохистской, когда один любовник в прямом смысле растворяется в другом, позволяя себя унижать, но при этом наслаждаясь этой сладкой болью. Любовь становится патологией, болезнью, клиникой, аддикцией, уничтожающей всякую волю человека, ломающей его как личность. Однако податливость Тома имеет и обратную трактовку, помимо сугубо гегелевской диалектики, которая в обильном количестве в качестве аллюзий и расставленных ловушек моральных акцентов присутствует чуть ли не в каждом европейском фильме с середины ХХ века. Заключается эта трактовка в том, что Том отчасти винит себя в гибели Гийома, и, поддаваясь на силу Фрэнка, он стремится к ирредентистическому катарсису, к моральному и духовному очищению от всех своих грехов через боль, причиненную ему и им в дальнейшем. Франсис же экстраполяция всех Господ, для которых рабы нужны исключительно для удовольствий и пыток, а чувства последних, какими бы ни были они сильными, совершенно не важны. Искупление превращается в изничтожение, в смертоубийство, и Франсис, в отличии от более морального и психически стойкого Тома, готов ко всему уже давно. Нужна лишь овечка. Алтарь-то для заклания давно ждет сакрального ритуала.

В «Томе на ферме» нет как такового классического деления на антагонистов и протагонистов, ибо все хороши в своей противоречивости и жестокости. Долан на сей раз избавился от визуального китча, сосредоточившись в «Томе на ферме» на насыщенной линии сюжета с массой непредсказуемых ходов и характеризационной полифоничности, ибо Том хоть и является главным героем, но лишь одним из. Выразителем моралите, но не самым главным. Для Долана Франсис намного важнее в структуре картины, нежели Том или сугубо декоративная Агата. Мучитель важнее мученика потому, что Том оказался на выходе слишком прост и совсем не героичен, без надрыва и философии трагедии. И потому все в итоге в «Томе на ферме» завершится без привычной долановской позитивной мимишности, ибо уже не спасет этот бренный ничтожный мир лишь одна любовь без многоточий. На этот раз всем суждено пройти крещение в крови.

Вторая по счету полнометражная режиссерская работа одного из самых ярких представителей американского инди-муви, мультиинструменталиста Шейна Кэррата, слава к которому в узких зрительских кругах пришла в 2004 году после выхода амбициозного микробюджетного дебюта «Детонатор», в прямом смысле взорвавшем закосневший мир современной и социальной, и научной фантастики, фильм «Примесь» 2013 года, премированный спецпризом Сандэнса, едва ли относится даже к типическим представителям американского независимого кинопространства, в котором ныне мамблкор стал царем всех гор.

Очищенная от любой жанровой принадлежности, беспримесное по своей взрывчатой стилистике и бескомпромиссное по отношению ко всем зрителям, картина Кэррата лишь поначалу демонстрирует стремление быть как все, искусно притворяясь реалистической мелодрамой, в которой, впрочем, не обходится без конструирования метафорических вавилонских башен, ибо герои безымянны, заточены в чертоги условности и воспринимать их зритель должен не как живые человеческие типы, а как воплощенные метафоры всего людского бытия, подчиненного не законам логики, а всему потустороннему, иноприродному, трансцендентному. Жанровый вектор картины искривляется, мелодрама очень скоро становится крайне затруднительной для понимания фантастикой, нарративные циклы скручиваются в спираль, а «Примесь» превращается в умеренно претенциозное, но фактически воплощенное чистое кино, с размытой жанровой конвенцией. Мерять «Примесь», которая является не то продуктом галлюциногенного брожения, не то сложносочиненной притчей об утрате смысла жизни и крахе всех социальных конструкций, связывающих людей между собой окровавленной пуповиной, привычными категориями априори нельзя. Кэррат вступает на семантическо-синематическую территорию и Дэвида Линча, и Андрея Тарковского, и Терренса Малика, и чуть ли не всей «новой французской волны», и кажется подчас, что фильм буквально утопает в чужеродных аллюзиях, но это обманчивое впечатление. Кэррат, искусно переработав и переосмыслив все прошедшие кинематографические веяния, создал нечто столь аутентичное, что вписывать «Примесь» в привычную жанровую разноголосицу едва ли стоит. По факту — фильм является и в чем-то негласной экранизацией романа «Уолден, или Жизнь в лесу» Генри Дэвида Торо, ибо множественные отсылки к этому произведению в фильме видны и невооруженным глазом. Для Кэррата — это настольная книга, его Библия, катехизис, и невозможно ни понять, ни просто принять «Примесь» без учета творения Торо. Образы, давящие своим чрезвычайным, воистину чрезмерным обилием, становятся во главу угла фильма, в котором сюжет как таковой становится даже не второ-, и третьестепенным. Свиньи, люди, орхидеи — кажущаяся маловразумительной сюрреалистическая каша вскоре обретает черты явственного умозрительного повествования. Однако если гармония в книге Торо была не сиюминутной, а вечной, то в «Примеси» и сам путь к духовному успокоению, усмирению, и само это ощущение — вселенской целостности и единения Мир-Человек-Мир уже кажется чересчур быстротечным. Кэррат рушит мечту о любой гармонии, которой просто нет места в этом мире.

В картине в равной степени есть как откровенно броская, на грани и за гранью китча, эстетика, созданная ради нее самой, изобретательная и полная вкусовых полутонов форма, которая как влитая в саму философскую сущность ленты; однако в погоне за формой Кэррат не теряет нить содержания, обволакивая фильм в теплое одеяло взрывных образов, чтобы к финалу зритель достиг и Истины, и Катарсиса. Но что есть эта Истина? Жизнь бессмысленна, подточена червивой червоточиной, мир на грани распада, а любовь уже не способна никого спасти? Или Истина находится где-то посередине, между этим наслоением образов. Истина, которая ускользает от большинства, ибо для ее постижения необходимо просветление.

Святая Троица глубоко озабоченных и морально отмороженных тинейджеров, мечтающая лишь о том, как бы искусно вставить свои штепселя в мохнатую розетку, соглашаются на свидание вслепую с рыжеволосой со всех местах бестией, с которой их свела судьба на просторах интернета, пообещавшей им на грязном глазу незабываемый промискуитет втроем, вчетвером и, возможно, с собачкой. Пав жертвой рокового влечения, неудержимого спермотоксикоза и вящего желания избавиться и мир, и самих себя от тягостей собственной девственности, молодым людям вскоре суждено будет узнать почем фунт плоти в застенках заброшенной где-то на пыльном американском Юге тоталитарной секты, вся суть порочной веры которой сводится к тому, что не возжелай ближнего своего, особенно если он волосат и одного с тобой пола.

Впервые широко представленный в рамках международного кинофестиваля «Сандэнс», фильм «Красный штат» 2011 года выпуска режиссера Кевина Смита на первый взгляд принадлежит к типическим уже ныне представителям постмодернистских триллеров и хорроров, зачатых еще в начале 90-х годов Квентином Тарантино и Робертом Родригесом, но перерожденных заново уже в нулевых творениями юродствующего в кинематографе рокера Роба Зомби, любителя некошерных мясных блюд Элая Рота и мастера тотального отсутствия хорошего вкуса Бобкэта Голдтуэйта, и призванных в первую очередь придать очевидным синематическим формам неочевидное, лишенное напрочь шелухи архетипичности и шаблонности содержание, сочетая несочетаемое в удобоваримые кинематографические образцы, существующие сугубо на своей, исключительной авторской волне с четким аутентичным почерком и ярким киноязыком, узнаваемым обычно с первых монтажных фраз. Собственно, не будь в современном кинематографе сих представителей, включая, конечно же, и самого Кевина Смита, кустарные «Клерки» которого воспели оду всеамериканскому раздолбайству и фатальному неудачничеству("Обломовщина», только сбоку и взросшая на современной американской почве, из историй о Данте и Рэнделле, Джее и Молчаливом Бобе), то ни о какой внятной ревизии существующих жанров не стоило бы даже говорить в перспективе, ведь именно они противопоставили себя, как в свое время представители французской «новой волны» и итальянского неореализма, старым закосневшим нарративным формам, заплесневевшим в нарочитой шаблонности жанрам и тем, кто им преданно служил. Это был бунт, вакхическая революция, ставшая результатом главного побуждения — если не тотально изменить мир, то хотя бы изменить кино, перелицовывая его по-своему, как Демиурги, не копируя реальность, а ее дополняя, оттеняя или отменяя.

«Красный штат», поначалу притворяющийся крайне банальным молодежным хоррором с явным креном в порнопыточные чудеса современности с постмодернистскими вывихами в духе позднего Уэса Крейвена, поступательно оборачивается весьма недвусмысленной сатирой на все то, откуда езмь пошла американская сущность как таковая, рисуя в ярких красках броского провокационного абсурда как своеобычный южный консерватизм, мало чем изменившийся со времен Конфедерации, так и религиозный фанатизм, доходящий в ленте до бесконечных пределов фундаментализма и джихада по гомофобному и прочим девиантным принципам. Истинная вера в Бога в картине подменена истовым поклонением самозванному Пророку, внешне смахивающего на обыкновенную белую шваль, вещающему на первый взгляд правильные вещи, будь-то сохранение семейных ценностей или верности христианским догмам, сохранение собственной внутренней чистоты при внешней угрозе соблазнов и пороков, однако есть одно немаловажное «Но», делающим всю центральную тираду ленты не ее философским скелетом, а воплощенной крайностью, за которой нет ничего, кроме бездн Ада. Будто напрочь отказываясь от прошлых выводов в «Догме», где Бог все-таки еще существовал, а ангелы и демоны бились с энтузиазмом за спасение душ человеческих, Кевин Смит в «Красном штате» предрекает не катарсис, а апокалипсис, причем уже для всех. Настоящей веры хоть во что-то или в кого-то в «Красном штате» нет; есть лишь фанатический блеск, ведущий как к темным лесам полного самоуничтожения, так и к влажным джунглям Джорджтаунской бойни, отголоски которой отчетливо слышны в фильме Кевина Смита, пускай и завуалированно в том творящемся кровавом абсурде, конца которому будет не видно вплоть до сугубо обобщающего финала, превращающего «Красный штат» из истории частного религиозного безумия в нарочитый политический памфлет, осуждающий уже фанатизм иного, государственного плана. Смит по сути выносит приговор не только конкретному американскому консерватизму в отдельно взятых Штатах, но всей системе, для которой это сладкое слово «демократия» не означает ровным счетом ничего. Тоталитарная сущность условной секты в югах США становится и символом тоталитарной сущности всей американской системы, которая так же с легкостью меняет минусы на плюсы, стирает врагов в кровавый порошок, а лишних людей, узнавших слишком много, и вовсе растворяет в кислоте.

Впрочем, инвектива всему американскому в этом антирелигиозном гран-гиньоле кажется нанизанной токмо для провокативной галочки, ведь с таким же успехом все происходящее в ленте можно вписать и в реальность любой страны мира. В конце концов, секты есть везде, спецслужбы всех стран действуют по неизменному веками принципу «нет человека — нет проблемы», круговой порукой поражен даже самый идеальный дивный новый мир, а неполовозрелые юнцы всегда и везде хотят превратить свои хилые стручки в твердые баобабы, пускаясь во все тяжкие хостелов и иже с ними. Смена ролей жертв на палачей, а палачей на агнц на заклание сути не меняет, как и то, что фильм довольно быстро начинает терять жанровые координаты, уходя из пространства макабрического в комическое. Впрочем, смех этот, эта комичность с нотками беккетовского абсурдизма еще сильнее добавляют в кинематографическую палитру «Красного штата» ноток безысходности, обреченности как для отдельных персонажей, так и для общества в целом, в котором насилие приравнено к норме, а во имя Иисуса приносятся ритуальные жертвоприношения. «Красному штату» не хватило предельной условности, тогда как нарочитая конкретиризированность и морализаторство в лоб с последующей веселой кровавой баней кажутся этаким переосмыслением антиамериканизма Майкла Мура. Только у Мура выходит лучше и мощнее, а у Кевина Смита в «Красном штате» натуралистичнее и веселее, но Муру таки все равно веришь больше.

Неплохой актерский состав. И мне очень понравилась игра Джей Ло.
То, с чем приходится жить каждый день.
Воспоминания, которые могут убить.
Мамы, которые сходят с ума в одиночку.
Ищешь ответы и причины, но не находишь ответов.
Сходишь с ума, не понимая этого сама. Погружаешься в пучину отчаяния.
Уходишь в себя, отталкивая всех вокруг.
Когда переходишь границу.
Когда делаешь выбор и следуешь им, принимая все последствия.
Каждый мальчик — чей-то сын. Где-то будет плакать мать, и не важно — что делал ее ребенок.
Все не так просто, как кажется.
Опасный поворот, которого я не ожидала!
Шикарный финал и...моральная дилемма, которая многих поставит в тупик.

В общем то, я даже, наверно, пребываю сейчас в состоянии приятного шока) Честно, не ожидала, что понравится. Ведь думала, что это очередной типичный ужастик, а тут такое!) Эх, сейчас бы спойлернуть, но ведь нельзя...а жаль.
Дитя тьмы, значит.

Ну, во-первых, наш народ очень любит выбирать более красочные (как ему кажется) названия для подобных фильмов. Почему нельзя было оставить оригинальное название (Orphan – Сирота) немножко не понятно, ведь фильм от этого, на мой взгляд, ни чуть не проиграл бы.

Во-вторых, оригинальность фильма приятно удивляет. Такую развязку точно не ожидаешь увидеть, и это очень-очень большой плюс фильму. Казалось бы, все элементарно. Супружеская пара, испытывающая личные проблемы и переживающая утрату, принимает важное для себя решение – удочерить 9-летнюю девочку. Малютка кажется очень умной, талантливой и смышленой не по годам. Но все-таки что-то с ней не ладно. Почему-то маленькая Эстер всегда оказывается по близости, когда с людьми происходят ужасные вещи. Девочку преследует проклятье или виной всему этот милый невинный ангелочек? Да кто осмелится предположить такое? Разве что псих или алкоголик. В чем же загадка этого чертенка? А на самом деле все окажется куда более интереснее и проще, чем можно было бы представить. И это здорово.

В-третьих, как же хорошо отыграли актеры. Все, без исключения. Вера Фармига так тонко сумела передать чувства героини, что не задумываясь человеку сопереживаешь. Питер Скарсгаард – прекрасный персонаж – живой, добрый, отзывчивый, настоящий отец. А теперь к интересному…дети. Джимми Беннет и Ариана Энджинир – почему-то мне кажется, что эти имена стоит запоминать, ведь у ребят действительно неплохие перспективы на будущее. Казалось бы, нужно просто сидеть в углу и бояться…но ведь «страх», настоящий, не кукольный или наигранный, на самом деле очень трудно сыграть. А им удалось. Изабель Фурман – я не знаю, что сказать. Я знала, что есть очень талантливые дети, но я не думала, что ребенок сможет сыграть подобного героя так хорошо. Ведь когда раскрылась главная интрига, я сидела и недоумевала. Ведь похоже. Возможно, я не смогла передать полностью свои эмоции из-за попытки сохранения главной загадки для зрителя, но те кто видел фильм и те, кто посмотрит, я думаю, меня поймут.

Ну и последнее…я не раз признавалась, что люблю маньяков. Этот фильм не разочаровал. Плюс ко всему, несколько прикольных кадров типа кровищи, молотков, сломанных костей и сломанной шеи. И основной фактор - красивые картинки на первый взгляд оказываются совсем некрасивыми изнутри; все и всё ложь, начиная с идеального брака и заканчивая милым ребенком. Результат - я довольна!

Фильм просмотрен в рамках игры МувиБинго. Тур 3 на тему "Дети-убийцы"

Прочитав описание сюжета лично я ждала какого-то экшена, ну или хотя бы большей динамичности. А в итоге получила чуть ли не полтора часа препираний братьев по поводу того, кто неудачник, кто получит девушку и тому подобные не особо важные для сюжета разговоры, которые можно было сделать как-то покороче и вместить в полчаса. Смотря фильм уже примерно час и 10 минут, я начала подумывать, что описание фильма ошибочно и они вообще не будут ничего угонять, воровать, но о чудо! Они наконец-то стали его угонять! Правда спорить не перестали. Как итог я потеряла почти два часа на отношения двух неинтересных братьев и где-то там еще мельтешащую Лопез =/

Итальянский постановщик Айван Зуккон, дважды в своей кинокарьере потоптавшийся по плодовитому наследию Говарда Филлипса Лавкрафта в «Цвете из тьмы» 2008 года и «Заброшенном доме» 2003 года, свой аутентичный режиссерский стиль выработал в тех своих картинах, совершенно не взращённых на чужеродной мифологии ужасов, и вписанных впоследствии в гораздо более обширную диалектику авторских хорроров. Андерграунд — это, бесспорно, кинематограф частностей, существующий вне и над основным потоком, призванный в первую очередь быть воплощением тотальной свободы авторского духа, и преимущественно тяготеющий к излишнему радикализму, нигилизму и натурализму в пику своеобычной для типических фильмов ужасов шаблонности и клишированности, от которых совсем не страдают ленты подпольные, полуподпольные или снятые только «для своих», для избранных, для немногочисленной фестивальной публики. И Зуккон в итальянском андеграунде уже является личностью легендарной и знаковой, наибольшую славу которому как новоявленному мастеру нового итальянского ужаса принес его депрессивно-перверсивный сплин о сексуальной несовместимости и людской порочности «Больные мозги» 2006 года, буквально первобытно отвергающий все изыскания классического итальянского хоррора, будучи слишком авторским и слишком странным фильмом, не что не сильно понятым и принятым, но и не настолько доступным, чтобы можно было конкретно говорить о том, что Зуккон успешно превзошел самих Ардженто или Фульчи. Конечно, без определенных связей с каноническими персонами итальянского хоррора нельзя никак, слишком непросто обойти их мотивы и темы, ставшие основами, иконой, незыблемыми величинами, поскольку буквально каждый современный итальянский режиссер, берущий на себя смелость обращаться к хоррору, пуповиной своей переплетен с теми, кто сделал итальянский фильм ужасов целым явлением и вехой. Впрочем, Зуккон, используя темы Ардженто, Бавы, Фульчи, создает собственную вселенную хоррора со своей философией бытия и кошмарной геенной огненной.

Последняя по счету полнометражная режиссерская работа Айвана Зуккона, фильм «Гнев вороны» 2013 года сперва кажется просто очень скудным на бюджет, но при этом богатым на изощренный садизм сплаттером, все основное действие которого подчеркнуто происходит вне внешнего пространства, вне воздуха, в тесных, грязных камерах жуткой, потусторонней тюрьмы, в которой обитают не столько изгои и человеческие отбросы, до жизни и смерти которых нет дела никому, кроме ее верных служителей, бешеных цепных псов, позволяющих себе самые немыслимые и невозможные издевательства над заключенными, сколь самые обычные люди, павшие жертвами собстенной глупости или любознательности, четверо молодых людей, однажды очнувшихся в этом тюремном аду с нехитрым выбором представленных им моральных дилемм и способов собственного выживания, без гарантии на сохранения, собственно, самой жизни. Их делают не-людьми, недолюдьми, вне общества, чтобы сломать их волю и убить в них все признаки человеческой природы, превратив в субъекты консьюмеризированных актов насилия, мотивированного тем, что героям суждено стать сакральными жертвами во имя чего-то неизъяснимо великого и глубинно порочного, но дьявольски привлекательного. Эксплуатационная сущность «Гнеав вороны» выпячивается будто специально, а броский натурализм фильма шокирует ровно настолько, насколько это вообще возможно для режиссера, приоткрывающегося с дикой бескомпромиссностью самые темные закоулки человеческой души, наслаждающегося биением сердца тьмы и воспевающем культ Антигероя, которому нет и не будет никогда никакого прощения. Однако режиссер, упиваясь экстазом боли и оргазмом страданий, на поверку лишает свой фильм субъективного деления только лишь на белое и черное, ибо «Гнев вороны» не предусматривает стереотипного гегелевского разделения персонажей на жертв и палачей, ибо нет в этой ленте никого положительного, и каждый персонаж из целой многофактурной галереи, заточенный в клетку и обреченный на мучения, заслужил подобное наказание. Непроясненность образа Судьи, существующего на периферии инфернального пространства фильма, и вовсе делает «Гнев вороны» предельной универсальным творением, близким по своей истинной жанровой природе не к порнопыточному парнокопытному хоррору, но к притче о грехах человеческих, которые можно искупить лишь еще большим, но по Зуккону, самым справедливым и праведным насилием. Впрочем, не все так однозначно в «Гневе ворона», который можно прочитать, хотя и не без труда, и как отклик на актуальные события нового времени, как тревожный ответ жанра ужасов на вопросы нныешней политической реальности, бредящей шизофренией реваншизма и бредущей в болота иных, куда как более страшных «измов».

Примечательно, что Айван Зуккон в «Гневе ворона» в открытую говорит о возрождаемом в современной Европе фашизме. Продравшись сквозь гнетущую иносказательность и гиперреалистическую жестокость, Зуккон постепенно открывает истинный лик тюремщиков, которые оказываются не потусторонними демонами, не обыкновенными извращенцами из клуба богатых и знаменитых, ищущих новые виды собственных утех, а восставшими призраками уже относительно далекого прошлого, носителями бациллы человеконенавистнической идеологии фашизма, который пока таится, прячется, но уже творит свои мерзкие дела, отдавая на растерзание все новые и новые людские души и тела. Очевидно, что «Гнев ворона» опирается в своей синематической принадлежности на «Сало, или 120 дней Содома» Пьер Паоло Пазолини, будучи, конечно же, намного мягче по форме, чем пазолиниевское провокационное и провоцирующее и ныне высказывание, но будучи при этом столь же жестким в отношении тех представителей рода людского, кто мечтает о Четвертом Рейхе, который придет на смену Третьему. «Гнев вороны» завершается по сути торжеством меньшего зла над большим, но это едва ли можно назвать катарсисом, даже полученным самым диким эмпирическим путем.