Боевик — отзывы — стр. 140

Когда у тебя есть только молоток, все похоже на гвоздь

Может я просто устал от фильмов про супер-героев и поэтому слишком придираюсь, но мне было скучно. Сейчас работает огромный конвейер, с которого в год сходят по нескольку фильмов на супер-геройскую тематику разной степени серьезности, но во многом слишком похожих друг на друга. По этой причине каждый новый фильм сравнивается с огромным количеством предыдущих и зачастую на их фоне выглядит не самым лучшим образом.

Итак к Тору. На мой взгляд основная проблема сольных фильмов о Торе — это сам Тор. Он скучный персонаж, основная концепция которого ходить, играя мускулами и дубася всех молотком. Даже те драматичные события, которые происходят в фильме на нем совершенно никак не сказываются. Герой никак не развивается. Он одинаковый что в первой части, что в Мстителях, что тут. Но если в Мстителях была целая плеяда героев, которые могли закрыть это все, то тут он главная, но недостаточно яркая звезда. Получается абсурдная ситуация, когда какие то второплановые эпизодичные персонажи получились гораздо интереснее и харизматичнее главного героя.

Теперь к антагонистам. Во вселенной Тора есть великолепный злодей — Локи. Отличный сложный персонаж с характером, переживаниями и мотивацией. Но тут его слишком мало, чтобы говорить о нем как о главном для фильма злодее. Однако именно его эпизоды самые интересные и именно он участник глобальных событий, на фоне которых весь основной сюжет фильма смотрится как детский сад. Но главный злодей фильма к сожалению не он. Вместо него мы получаем непонятных космических эльфов с сомнительной мотивацией и непонятными целями. Они злодеи просто потому что в фильме должны быть злодеи, которые хотят всех убить. А зачем они злодеи и почему им не сидится на месте не понятно. А если взять во внимание присутствие Локи, то на его фоне эльфы просто ничто.

Основной сюжет тут банален до ужаса. Злодеи ищут супер-оружие, чтобы всех уничтожить, а персонаж с молотком должен им помешать. Чем дело закончится я думаю ни для кого не тайна. Однако в фильме есть еще небольшая альтернативная сюжетная линия Локи, которая гораздо интереснее, важнее и которая к финалу выходит на первый план. Кстати, на счет финала. Он задумывался как неожиданный, но на деле авторы решили, что одной глобальной неожиданности будет мало и стоит сделать несколько таких сюжетных твистов и пустить их по нарастающей. Но проблема в том, что после первого такого твиста уже понятно на чем будет основан второй, а дальше ты просто ждешь когда все случится. К финалу уже нет никакой загадки и ты понимаешь, что «убийца — дворецкий».

Еще многие жаловались на юмор, но на мой взгляд проблема возникает как раз при его отсутствии. Выходит так, что шутки в фильме закрывают те скучные диалоги и экшен сцены, которыми он наполнен. А в отсутствие шуток все выходит наружу и мы видим на сколько средним получился фильм.

Про экшен тут тоже говорить особо нечего. Все нормально, но все уже было. Уже видели много раз, так что и смотреть особо не интересно. Единственная интересная находка это фишка с перемещениями между мирами, довольно забавно.

Хотелось бы надеяться, что этот фильм просто подготовка к чему то более значимому для франшизы и та второстепенная короткая линия Локи приведшая к такому финалу выльется в действительно интересный проект. Очень хочется на это надеяться.

Итого: Фильм интересен исключительно линией Локи и парой моментов второстепенных персонажей. Так что кино на один раз и исключительно для домашнего просмотра.

5,5 из 10

Что такое половина вечности в Аду для того, кто этот Ад, пускай и на Земле, неоднократно воссоздавал? Что такое вечность для массового убийцы и редкостной ублюдочности извращенца, для которого нет ничего ценнее в его собственной жизни, чем сладкая смерть других? Что такое жизнь для Карла Мясника, ибо и смерть для него не есть той непреодолимой преградой? В очередной раз восстав из адских бездн, где дивные пышногрудые девицы услаждали его страдания, и вернувшись на Землю, в постапокалиптическое будущее, Карлу придется сразиться со своим соперником в делах кровавых Топором. Случайных жертв не будет…

Заключительная(во всяком случае, пока что) часть кровавых похождений серийного маньяка Карла, фильм «Карл Мясник против Топора» 2010 года, ставший внеутробным плодом совместных режиссерских, сценарных, продюсерских и монтажных усилий немецкого рок-музыканта, дорвавшегося в свое время до кинокамеры Тимо Роуза, принадлежащего к резвому молодняку немецкого хоррор-грайнда и подполья, и самого Андреаса Шнааса, который в четвертой части своей выдающейся по чрезмерной экстравазатности сплэттер-франшизы решил оторваться на полную катушку, очистив ленту категории 4,0 от шелухи приснопамятных ницшеанских мотивов и мировоззренческих предпочтений предыдущих частей, сняв на выходе предельно жестокий в своей обязательной густой кровавой бане и крутой мясной фаршировке, логически силлогичный, сюрреалистически-недофантастический, нехитро упакованный в кустарный пост-ап, хоррор, в котором на поверку комедии — пускай дикой, пускай избыточно невменяемой в своей веселой чернушности — оказалось намного больше, чем трагедии или ужасов. По сути эту картину легко охарактеризовать таким термином как мэшап, ибо тотальное смешивание несмешиваемого здесь превзошло все что только можно и нельзя, даже в узких рамках подпольного кинематографа.

Дамоклов меч комедии, замешанной на крови и гротеске, переходящем моментами в тотальный театр абсурда, по сути своей обесценивает и обескультурологизирует предыдущие три фильма, делая завершающий аккорд в кровавых похождениях милашки Карла неожиданным и очень необычным, не вписывающимся даже в нехитрые парадигмы немецкого андеграунда, для которого иронический или любой другой легкий подтекст подобен самому садистскому акту смертоубийства, ибо некрореализм не терпит юмора, во всяком случае в его классическом варианте некро и реализма. Но «Карл Мясник против Топора» лишь отчасти продукт андегранудного брожения, поскольку и Шнаасу не удалось избежать смертельных ранений от осколков тротила постмодернизма, подорвавшего все устои и нормы привычных хоррор-форм и мотивов.

По-прежнему, безусловно, эта лента далека от стандартной кинематографичности, однако явной кустарщины уже в финале всего буйного действа нет. Кровавый кетчуп превращается в кровавый клюквенный сок, конфликт между маньячным протагонистом Карлом и садиствующим антагонистом Топором(Виктор Кроули, увы, не родственник этому парнише) в компании эстетствующих от насилия эксбиционистичных хастлеровских девиц в лице Вендетты и еще парочки особей с такими же прямолинейными кликухами, проступает в ленте слишком явно, но без пафоса, зато с обильным ароматом дихлофоса и перегнившей перезревшей плоти. Невиданные глубины подтекстов анального и орального плана обнаруживаются в фильме, чтобы в его финале обернутся аки похотливый вервольф в тоталитарный маскарад.

Признаки реальности в этой картине не видны даже на ее мутной поверхности; наигранность и перегранность смешиваются с полной игривостью, когда фильм превращается в экстраполяцию кровавой компьютерной игры, своеобразно подтверждая и перефразируя известную мысль, что если жизнь — это игра, то отчего бы и смерти таковой не быть.

Переехавшая в затерявшийся в туманах смога Лондонград из блистательной Американщины, где не все мечты сбываются, но чаще всего просто разбиваются о быт, семейная пара Райтов, Том и Анна, и здесь, на землях Альбиона не нашли свое счастье, и были вынуждены сдавать одну из комнат в новоприобретенном неприветливом доме. Однако очень скоро жизнь наших незадачливых героев, в тщете пытающихся отыскать хоть какой-нибудь просвет в виде вечнозеленых купюр, развернется на все 360 градусов. Жить станет не лучше, но определенно веселее.

Голливудский дебют и его четвертая по счету полнометражная работа датского режиссера Генриха Рубена Генца, фильм «Легкие деньги» 2014 года, страдает, в отличие от всех предыдущих картин постановщика, в особенности его самого известного творения «Ужасное счастье» 2008 года, в первую очередь своей жанровой неуступчивостью и банальностью, которые, как бы ни был богат исходный сценарный материал(к нему причастен небезызвестный Келли Мастерсон, автор «Игр дьявола» и «Сквозь снег»), убивают на корню все вящие потуги к созданию действительно интересной и напряженной картины, решенной в симбиотическом стиле бытовой драмы и криминального триллера. Но на поверку «Легкие деньги» оказываются чересчур простой и незамысловатой картиной, в которой драмы как таковой нет, а триллер слишком очевиден и предсказуем, чтобы выделить ленту среди прочих, столь же бесцветных и однообразных творений.

Основой же для сюжета фильма послужил роман-бестселлер американского беллетриста Маркуса Сейки «Хорошие люди», имевший крепкую драматургическую основу и неопределенность моральных выводов в финале, но, к сожалению, то, чем была богата книга, в картине не отобразилось на на йоту, и вместо многозначительности и неоднозначности в «Легких деньгах» вырисовывается донельзя тривиальный конфликт между однобоко хорошими персонажами, преступившими закон единожды и тем и наказанными, и столь же однотонно антагонистичными, которые действуют предельно жестко. Однако убедительного психологизма и четкой рисовки характеров картине не хватает совсем. Вместо полноценных живых героев, с которыми бы зритель обязан себя ассоциировать, в фильме имеются сугубо схематичные типажи, существующие исключительно в картонном мире. Вместо пластичности этих же образов, убедительности их перевоплощения из «бедных родственников» в «богатых буржуа» — набор нероковых «роковых случайностей», включение принципа Бога из машины, и скомканность всего нарратива, в котором во главу угла поставлена лишь динамичность да бойкая кровавость вкупе с лапидарностью. Лапидарностью, которая должна была придать ленте концентрированность, богатую драматургичность, почти полифоничность, но в сумме всех компонентов выдала поверхностный и крайне невыразительный образчик жанра, застрявший к тому же на распутье между авторским кино и мейнстримом, так и не определившись где фильму будет удобнее всего.

Впрочем, мыслить прямыми жанровыми категориями режиссеру явно не дано, и он всячески стремится разбавить сюжетное болото клише некоей моралью, усредненной правильностью, стремится придать картине флер притчи о хороших людях, которые нечаянно совершили плохой поступок в своей жизни, за что и получили в троекратном размере несколько сюрпризов, отягощенных инфарктами, насилием и новым набором жертв по обстоятельствам. Однако притчевость всегда предполагает условность, отрешение от реализма(с этим в картине все в порядке, но кажется, что Рубен Генц созданием реалистичности столь увлекся, что в картине она приобрела привкус бессодержательной и беспомощной рутины, которую даже пара смачных смертоубийств не спасет) и больший упор на цельность, но ничего подобного в «Легких деньгах» не наблюдается и в помине. Фильм всего лишь добротно снят, но не более того. В нем нет ни филигранности, ни многогранности, а есть лишь привычный коллаж азбучных истин, которых, увы, оказывается слишком много, чтобы спасти этот утилитарный фильм со слишком малым набором реальных достоинств.

Дикий Дикий Запад второй половины ХХ века. Непокоренный. Жестокий. Страстный. Здесь царствует с необоримостью и неизбывностью своей лишь право силы, право первого выстрела без остатка пороха, право быть правым в мире неправых и неправедных, идущих по пути разрушения. Фермер Джон, утративший все что было ему дорого в результате нападения дикой банды насильников да убивц, клянется отомстить и встает на тропу вендетты по прямой в то время, как все небольшое поселение, родной дом Джона, его вотчина и тризна, оказывается случайно вовлеченным в водоворот насилия, приобретающего все более хаотичный и инфернальный характер.

У вестерна с 60-х годов прошлого века наблюдалось два вектора развития — классический американский, задавший канон всему жанру, и европейский, разветвленный на итальянскую разновидность, преимущественно эксплуатационного плана, и немецкую, предполагающей реваншизм по отношению ко всем основным чертам жанра и выдвигавшем на первый план персоны угнетенных, но не угнетателей. В то время, как классический американский вестерн умирал, эти две новые ветки его обогащали, делали гораздо более универсальным и всеобъемлющим, чем было на самом деле ввиду исключительной взрощенности вестернов на почве американского менталитета и истории, которую классические их образцы стремились осмыслить, окультурить и по сути окультивировать. На современном же этапе кинематографической эволюции наблюдается определенный постмодернистский реваншизм и появление на европейском пространстве так называемых «альпийских вестернов», являющихся таковыми даже не наполовину, а на треть.

«Спасение» 2014 года, впервые широко представленное на прошлогоднем Каннском кинофестивале, известного датского режиссера Кристиана Левринга, одного из демиургов «догматизма» и самого мягкого его представителя по сравнению с Фон Триером и Винтербергом, на первый взгляд является картиной в своей жанровой принадлежности чересчур простой и слишком лапидарной, этаким сиюминутным взглядом на классическое американское искусство ироничным датчанином, решившим войти в непривычные для себя жанровые реки, ничтоже сумняшеся используя многочисленные шаблоны в немноголиком художественном пространстве картины. Однако вяжущаяся стандарность картины вкупе с изысканной формализированностью, упором на внешнее при скупости внутреннего, кажется не более чем обманом и заигрыванием режиссера, тем самым оглушительным критическим кирпичом, летящем со всего маху во все звезднополосатое ура-патриотическое, каковой, к примеру, была вся трилогия «США — Страна возможностей» главного датского провокатора и жанрового пенетратора с коммунистическим блеском рьяного революционера Фон Триера.

Только Левринг действует от противного, не выворачивая наизнанку все прелести и тонкости американской души, а буквально следуя привычным канонам усредненного до типичности классического американского вестерна, доводя до логического абсурда все то, что даже в спагетти-вестернах уже было проявлением дурного тона. По сути «Спасение» — филигранное по форме, но бедное и предсказуемое по содержанию — оказывается картиной, которая попросту деклассифицирует вестерн как таковой, сведя все его главенствующие черты до рутинности, бессмысленности, безвкусицы, которые по сути отыгрывают Ее Величество Сатиру. Картина откровенно вычурна и манерна в своем амбициозном стремлении быть тем, чем она не является — вестерном — что «Спасение» в своей неизбывной условности ближе к финалу становится авторским высказыванием о том, что ни сила, ни деньги, ни даже кольт за спиной ничего не решают в Америке что старых времен, что нынешней. И народ США блуждает в пустыне собственных страхов и заблуждений, теряет мораль и тонет в крови, порожденной вседозволенностью. Месть кажется в таком случае слишком простым решением, дуболомным и опасным — и в «Спасении» именно спасения не будет ни для кого. Собственно, о блужданиях в пустыне и спасении не столько бренного тела, сколь вечной души рассказывал и самый знаменитый фильм Левринга — «Король жив» 2000 года, вполне вписывающийся в каноны «догматизма». «Спасение» во многом синонимично «Королю жив». И там, и там — лишь восставший атавизм. И там, и там — внежанровая пустота и острые как бритва социополитические выпады и неоднозначные авторские выводы. В конце концов, и там, и там нет реализма как такового, есть форма при наличии содержания, предполагающего много больше, чем просто одну трактовку — ведь «Догма 95» все равно победит и подавит. Есть условность, иная реальность, иное пространство бытия, иное кино. Чистое в своей абсурдистской серьезности и грязное в своей искрящейся манипулятивности по существу.

Святая Троица глубоко озабоченных и морально отмороженных тинейджеров, мечтающая лишь о том, как бы искусно вставить свои штепселя в мохнатую розетку, соглашаются на свидание вслепую с рыжеволосой со всех местах бестией, с которой их свела судьба на просторах интернета, пообещавшей им на грязном глазу незабываемый промискуитет втроем, вчетвером и, возможно, с собачкой. Пав жертвой рокового влечения, неудержимого спермотоксикоза и вящего желания избавиться и мир, и самих себя от тягостей собственной девственности, молодым людям вскоре суждено будет узнать почем фунт плоти в застенках заброшенной где-то на пыльном американском Юге тоталитарной секты, вся суть порочной веры которой сводится к тому, что не возжелай ближнего своего, особенно если он волосат и одного с тобой пола.

Впервые широко представленный в рамках международного кинофестиваля «Сандэнс», фильм «Красный штат» 2011 года выпуска режиссера Кевина Смита на первый взгляд принадлежит к типическим уже ныне представителям постмодернистских триллеров и хорроров, зачатых еще в начале 90-х годов Квентином Тарантино и Робертом Родригесом, но перерожденных заново уже в нулевых творениями юродствующего в кинематографе рокера Роба Зомби, любителя некошерных мясных блюд Элая Рота и мастера тотального отсутствия хорошего вкуса Бобкэта Голдтуэйта, и призванных в первую очередь придать очевидным синематическим формам неочевидное, лишенное напрочь шелухи архетипичности и шаблонности содержание, сочетая несочетаемое в удобоваримые кинематографические образцы, существующие сугубо на своей, исключительной авторской волне с четким аутентичным почерком и ярким киноязыком, узнаваемым обычно с первых монтажных фраз. Собственно, не будь в современном кинематографе сих представителей, включая, конечно же, и самого Кевина Смита, кустарные «Клерки» которого воспели оду всеамериканскому раздолбайству и фатальному неудачничеству("Обломовщина», только сбоку и взросшая на современной американской почве, из историй о Данте и Рэнделле, Джее и Молчаливом Бобе), то ни о какой внятной ревизии существующих жанров не стоило бы даже говорить в перспективе, ведь именно они противопоставили себя, как в свое время представители французской «новой волны» и итальянского неореализма, старым закосневшим нарративным формам, заплесневевшим в нарочитой шаблонности жанрам и тем, кто им преданно служил. Это был бунт, вакхическая революция, ставшая результатом главного побуждения — если не тотально изменить мир, то хотя бы изменить кино, перелицовывая его по-своему, как Демиурги, не копируя реальность, а ее дополняя, оттеняя или отменяя.

«Красный штат», поначалу притворяющийся крайне банальным молодежным хоррором с явным креном в порнопыточные чудеса современности с постмодернистскими вывихами в духе позднего Уэса Крейвена, поступательно оборачивается весьма недвусмысленной сатирой на все то, откуда езмь пошла американская сущность как таковая, рисуя в ярких красках броского провокационного абсурда как своеобычный южный консерватизм, мало чем изменившийся со времен Конфедерации, так и религиозный фанатизм, доходящий в ленте до бесконечных пределов фундаментализма и джихада по гомофобному и прочим девиантным принципам. Истинная вера в Бога в картине подменена истовым поклонением самозванному Пророку, внешне смахивающего на обыкновенную белую шваль, вещающему на первый взгляд правильные вещи, будь-то сохранение семейных ценностей или верности христианским догмам, сохранение собственной внутренней чистоты при внешней угрозе соблазнов и пороков, однако есть одно немаловажное «Но», делающим всю центральную тираду ленты не ее философским скелетом, а воплощенной крайностью, за которой нет ничего, кроме бездн Ада. Будто напрочь отказываясь от прошлых выводов в «Догме», где Бог все-таки еще существовал, а ангелы и демоны бились с энтузиазмом за спасение душ человеческих, Кевин Смит в «Красном штате» предрекает не катарсис, а апокалипсис, причем уже для всех. Настоящей веры хоть во что-то или в кого-то в «Красном штате» нет; есть лишь фанатический блеск, ведущий как к темным лесам полного самоуничтожения, так и к влажным джунглям Джорджтаунской бойни, отголоски которой отчетливо слышны в фильме Кевина Смита, пускай и завуалированно в том творящемся кровавом абсурде, конца которому будет не видно вплоть до сугубо обобщающего финала, превращающего «Красный штат» из истории частного религиозного безумия в нарочитый политический памфлет, осуждающий уже фанатизм иного, государственного плана. Смит по сути выносит приговор не только конкретному американскому консерватизму в отдельно взятых Штатах, но всей системе, для которой это сладкое слово «демократия» не означает ровным счетом ничего. Тоталитарная сущность условной секты в югах США становится и символом тоталитарной сущности всей американской системы, которая так же с легкостью меняет минусы на плюсы, стирает врагов в кровавый порошок, а лишних людей, узнавших слишком много, и вовсе растворяет в кислоте.

Впрочем, инвектива всему американскому в этом антирелигиозном гран-гиньоле кажется нанизанной токмо для провокативной галочки, ведь с таким же успехом все происходящее в ленте можно вписать и в реальность любой страны мира. В конце концов, секты есть везде, спецслужбы всех стран действуют по неизменному веками принципу «нет человека — нет проблемы», круговой порукой поражен даже самый идеальный дивный новый мир, а неполовозрелые юнцы всегда и везде хотят превратить свои хилые стручки в твердые баобабы, пускаясь во все тяжкие хостелов и иже с ними. Смена ролей жертв на палачей, а палачей на агнц на заклание сути не меняет, как и то, что фильм довольно быстро начинает терять жанровые координаты, уходя из пространства макабрического в комическое. Впрочем, смех этот, эта комичность с нотками беккетовского абсурдизма еще сильнее добавляют в кинематографическую палитру «Красного штата» ноток безысходности, обреченности как для отдельных персонажей, так и для общества в целом, в котором насилие приравнено к норме, а во имя Иисуса приносятся ритуальные жертвоприношения. «Красному штату» не хватило предельной условности, тогда как нарочитая конкретиризированность и морализаторство в лоб с последующей веселой кровавой баней кажутся этаким переосмыслением антиамериканизма Майкла Мура. Только у Мура выходит лучше и мощнее, а у Кевина Смита в «Красном штате» натуралистичнее и веселее, но Муру таки все равно веришь больше.

Прочитав описание сюжета лично я ждала какого-то экшена, ну или хотя бы большей динамичности. А в итоге получила чуть ли не полтора часа препираний братьев по поводу того, кто неудачник, кто получит девушку и тому подобные не особо важные для сюжета разговоры, которые можно было сделать как-то покороче и вместить в полчаса. Смотря фильм уже примерно час и 10 минут, я начала подумывать, что описание фильма ошибочно и они вообще не будут ничего угонять, воровать, но о чудо! Они наконец-то стали его угонять! Правда спорить не перестали. Как итог я потеряла почти два часа на отношения двух неинтересных братьев и где-то там еще мельтешащую Лопез =/

Видимо во Франции Жерара уже не хотят снимать. В Российскую действительность он не вписывается, но кто я такая, чтобы судить...
Нам показывают смерть сына, параллельно с расследованием этой смерти — его отцом. Немного путаешься, ну да ладно. Если бы это было единственным минусом...
Из тюрьмы и сразу к убийствам, пыткам и шантажу. Отличный пример.
Песня «Очи черные» посреди картины — убила меня окончательно.
Жуткие сцены..Чего только стоит массаж...меня передергивало от отвращения.
Нелепые перестрелки в центре Москвы и...неспособность полиции что-то изменить. Хоть тут похоже на правду.
Красивые виды гор, которые к сожалению, не спасают фильм.
Эффектные появления, от которых тем не менее — хочется убежать. Не бывает такого в реальной жизни, просто не бывает.
Совершенно предсказуемый финал.
Немного секса.
Немного мерзости.
И Херли, которую видимо — больше никуда не зовут. У меня другой причины ее участия в этом...этом фильме

Кеи Фудзивара начала свою полноценную кинематографическую карьеру во второй половине восьмидесятых годов, став на некоторое время самой ближайшей соратницей культового авангардиста и практика киберпанка Синьи Цукамото, не только сыграв в двух его короткометражных работах, привлекших очень скоропостижно к режиссеру повышенное внимание в андеграундных слоях, но и в небезызвестном «Тэцуо, железном человеке», так же сняв его в качестве оператора. Тем примечательнее был их разрыв, для Цукамото обернувшийся ничем конкретно существенным в кинотворческом плане, тогда как для Кеи Фудзивары повлекший длительный и мучительный поиск себя, своего места и стиля в независимом японском кинематографе ужасов.

Вышедший в 1996 году её полнометражный режиссерский дебют, фильм ужасов «Орган», буквально кардинально отличался от всего, где ранее была задействована Кеи Фудзивара. Изменение ее киноязыка, более не зависящего от инородной двусмысленности по Фрейду, повлекло большую выразительность, экстремальность и шокоментальную сакраментальность, на выходе превративших «Орган» в крайне специфический жанровый образчик, являющийся не только концентратом силлогичного насилия, но и преподнесенной в форме откровенного и жесткого хоррора притчи о неизбежной встрече с призраками прошлого, которые хорошо если бы были лишь бесплотными духами, но ведь они то на поверку много хуже…

В немалой степени вдохновленный философией мутации плоти Дэвида Кроненберга, и отчасти тождественный экзистенциалистским метаниям героев Хисаясу Сато("Сплошная кровь» последнего и «Орган» неслучайно вышли в один год, зарифмовав друг друга на уровне общей темы телесного опаскудевания и морального оскудения), взрощенной на уже сугубо японской почве, «Орган» с начала кажется весьма неброским и крайне прямолинейным полицейским боевичком средней руки в стиле «бадди-муви», только вместо двух героев-полных противоположностей друг другу Фудзивара ради большей концентрации драматургии выводит на первый план двух братьев-полицейских. Экспозиция довольно быстро разряжается кровавой баней и исчезновением буквально в никуда одного из братьев, чтобы далее уже продолжаться исключительно как беспринципный кровавый виджиланте с магистральной в нем темой поиска. Причём поиск исчезнувшего брата, естественно, будет проходить далеко не в уютных пределах сабурбии или сияющего миллионами неоновых глазниц мегаполиса. Кеи Фудзивара вынимает своего героя из бытия среднестатистического обывателя, не без мрачного удовольствия погружая и его, и зрителей следом в самый настоящий ад, где нет ни правил, ни рамок, ни человека как такового. Каждая новая встреча главного героя становится мучительным объяснением с собственным прошлым, с необоримыми и необратимыми воспоминаниями, мутировавшими до состояния аморфного или антропоморфного гомункулуса, ведомого лишь инстинктами боли, смерти, унижения и уничтожения. Япония глазами Кеи Фудзивары, собравшей в этом бесчеловечном каталоге представителей почти всех социальных групп, предстает местом, где сама сотнеокая липкая бездна глядит неистово на всех с ней соприкасающихся — вольно ль, невольно, это, увы, мелочи. Режиссёр с упоительной увлеченностью рисует картины ада кровью, плотью, слизью, помещая в нарочито грязные и отталкивающие кадры развороченные внутренности, изнасилованную детскую плоть — и, кажется, поиск утерянного брата перестаёт быть чем-то значимым. Самоцелью становится уничтожение тех, кто уже давно не человек. Присущая картине метатекстуальность оказывается практически равной по воздействию маргинальной прозе Рю Мураками и Онироку Дана — тот же мрак души, тот же карнавал нечистой плоти, та же безумная вера в торжество смерти, в мир смерти. Но тем не менее Фудзивара более оптимистична; за этой патологической силлогичностью таится внятный авторский месседж о невозможности избыть из себя то не очень притаенное зло, что лишь ждёт удобного выхода наружу. И это сердце тьмы, главный орган каждого беспамятного садиста, напитавшись кровью, стучит, стучит, стучит набатом в ушах, сводя с ума и уводя в клокочущий туман зловонных подземелий больного разума.

Взлет такого субжанра всего мирового эксплуатационного кинематографа в целом и еврокульта в частности как nunsploitation в 70-х годах прошлого столетия можно лишь объяснить тем, что в те славные времена всеобщей распущенности, эмансипации и отрицания старых норм и догм религия перестала являться той незыблемой бессмертной священной коровой, которой надо лишь молиться, кланяться и бояться. Настало время отправить эту корову на убой, чтобы потом сделать из нее вкусные сочные бифштексы, и кинематограф стал одним из первых смелых кулинаров, осмелившихся перед тем плюнуть в лицо Папе Римскому и его красным девицам-девстенницам, заточенным в неуютных монастырях и раздираемых изнутри и снаружи самыми разными страстями, но большей частью — перверсивного характера. В конце концов, любые духовные скрепы рано или поздно проржавеют и плотину, собранную из бревен страха и ненависти, прорвет с самыми непредсказуемыми последствиями. Однако с наступлением 80-х годов жанр извращенного кино про монашек, в свою очередь играющий на жанровом поле WIP-кино с его темами заточения в тюрьму, тамошними пытками и тамошним лесбийским промискуитетом вдоль и поперек, пошел на спад ввиду того, что кажущейся бесконечной благодатная тема, успевшая быть освоенной и Хесусом Франко, и Бруно Маттеи, и Джо Д, Амато, и Полом Нэши, исчерпала себя окончательно в мощном киновысказывании Хуана Лопеса Моктесумы «Алюкарда», ставшем главным обвинительным приговором против диких нравов католических монастырей и их узниц, подчас не по своей воле(ясное дело, что «Дьяволов» Кена Рассела, «Мать Иоанна от Ангелов» Кавалеровича и еще пару фильмов авторского плана в расчет не берем ввиду их непринадлежности к киноэксплуатации). И лишь ныне изредка мотивы монашеских ужасов всплывают в творениях новых деятелей грайндхауса, которые решают тряхнуть стариной по собственной удалецкой молодости забывая, что повторить так же броско едва ли получится.

«Голые монашки с большими пушками» 2010 года от небезызвестного режиссера Джозефа Гузмана на первый взгляд являются попыткой возродить спавший интерес к nunsploitation, причем Гузман в своей второй по счету полнометражной режиссерской работе решил самоочевидно слепо следовать уже не классикам жанра, а его деконструкторам, в особенности Роберту Родригесу, выдав не столько полнокровный оммаж, сколь бескровный постмодернистский коллаж, собранный наспех и явно без задора, что для любого мало-мальски невменяемого грайндхауса смерти подобно, но, по-видимому, именно так было Гузману удобно. Впрочем, «Голые монашки с большими пушками» лишь взял от nunsploitation антураж, при этом перевернув его с ног на голову, демифологизировав в большинстве случаев все знакомые штампы. В картине с лихвой хватает и монашек, сходящих с ума в заточении, а потому увлекающихся изучением собственной сексуальности, и насилия более чем достаточно, не говоря уже о парочке звериных оскалов современных церковных порядков, но удивительнее всего то, что Гузман взял эти клише и посмотрел на них сбоку. Безумная грудастая монашка с симптоматичным именем Сара становится роковой мстительницей и соблазнительницей в одном соблазнительно-вульгарном теле, а сам Храм Божий предстает истинным вместилищем разврата и райским местом, где можно прикупить пару сот кило кокаина-героина и прочих вкусных галлюциногенных веществ. Образ Храма как мафиозной структуры и монашек, обслуживающих интересы Босса, по определению кощунственен, но Гузмана это не останавливает. Он столь рьяно чтит неписаные законы грайндхауса о том, что все в принципе можно и почти ничего — нельзя, что «Голые монашки с большими пушками» приобретают слишком провокативный антиклерикальный характер даже для первобытного трэша.

Впрочем, фильм Гузмана жанрово тяжело отнести лишь только к одному nunsploitation. Это вновь и беспощадная история мести, и даже mexploitation в его наиболее адекватном в нынешних условиях прочтении. Фильм меняет собственные вектора перманентно, начавшись как мрачная и порнографическая история одной мексиканской монахини, которая истово верит в Бога, хотя и видит вокруг, что божья обитель превращена в обитель зла, а Бога нет даже на задворках, но она верит, как лишь может верить в нечто эфемерное фанатик, безумец или святой. Но чем дальше, тем больше Гузман увлекается жанровой многослойностью, впихивая в ленту и элементы гангстерской драмы, и изощренной черной комедии, и брутального хоррора с расчлененкой во весь экран, но так толком не сумев определиться, а что есть такое его собственный фильм. Оттого даже за финальной резней-грызней и поркой с мексиканскими орками не стоит ничего, кроме желания сделать безыдейное кино еще более безыдейным, утопив в крови и силиконе не только режиссерские потуги, но и всякие амбиции на возрождение ныне уже уснувшего беспробудно-пьяным мертвым сном жанра эксплуатационного кино о голых монашках с большими пушками, маленькими душками и садистскими потрахушками.

Очень крутой фильм-катастрофа, прямо как я люблю, хоть действие вначале и развивается очень медленно. Точнее, всё завязано на предотвращении железнодорожной катастрофы и основано на реальных событиях.
Груженый опасной химией состав срывается со стоп-крана и, оставив лупающего глазами машиниста в сторонке, отбывает в звенящую даль - и тут начинается! Мало того что его теперь надо развести с другими встречными поездами, так еще и маршрут пролегает среди живописных городков, пройти которые на такой скорости невозможно физически. А значит, ждут нас экшен, погони, нервотрёпка, спасательные операции и, конечно же, целый пуд героизма.

Несмотря на то, что нас вслед за поездами тащит по всем ж/д веткам, по сути действие происходит либо в депо, либо в кабине. Сюжет максимально насытили побочными линиями, чтобы героям было о чём поговорить в промежутках между спасениями мира и поддать жару, то бишь лишнего напряжения. Ведь одно дело спасать левых людей, а другое - своих родственников. Но и без этого, я считаю, было более чем динамично.
Наверное, я скажу это не первым, но действительно ведь напоминает фильм "Скорость". Хотя тот более нервным будет. Здесь нет параллельной игры умов, впрочем, жаловаться не на что. В сюжете накрутили много роковых совпадений, так что скучать не придётся, каждую минуту ожидаешь либо спасения, либо катастрофы.
Любители жанра получат свою дозу адреналинчика. Небольшую, но интересную.

Американский психопат

Одним жарким деньком простой среднестатистический рабочий сидел в своей машине в пробке на дороге. Возможно, он даже и подумать не мог, что всего через несколько часов уже облачится в армейскую экипировку и будет носить в спортивной сумке целый арсенал оружия, доводя до сердечного приступа стариков на площадке для гольфа. Но сейчас он сидит в пробке, ужасно душно, вокруг стоит адский галдёж, а бартковяковская камера проплывает вдоль машин, словно выхватывает независимые кусочки жизни Америки. Кричащие дети. Дамочки, наводящие красоту в зеркале заднего вида, матерящиеся бизнесмены, бесконечные ремонты, снова дети, афроамериканцы, афроамериканские дети, дураки, дороги, демократия, тут не только простой среднестатистический офисный работник в рубашке и с чемоданчиком выйдет из себя. Если бы супермен посидел в этой пробке — он бы перестал защищать человечество. Словно Дороти стукнула каблучками и отправилась по дороге, вымощенной демократическим кирпичом где вскоре встретит Тото в виде сумки с оружием.

Чего у фильма не отнять, так это претенциозного сюжетного психологизма, который пестрит остросоциальными и немножко политическими волнениями и должен разгораться от карикатурной глупости большинства персонажей. Уильям Фостер, подписанный в титрах, как Ди-Фенс не несёт в себе загадку, которую обычно закладывают в главных героев-маньяков.

Например, Хэнк Муди — маньяк, который занимался сексом с Америкой. Настолько он её любил. Патрик Бейтман — маньяк, который жестоко судил Америку. Ди-Фенс лишь в неё стрелял. Это если сравнивать, конечно же, именно с подобными глобальными маньяками, где Уильям Фостер выглядит совсем не глобальным в своём драматизме. Однако, не сильный проблематикой, он раздувает свою персону до уровня страны неповторимым оттенком демократии. Маньяк в рубашке, с галстуком, в очках, в первое время только и делает, что расистки враждует с иммигрантами, яростно защищая свои права потребителя, своё личное пространство, свой американизм, только что не цитирует патриотично выдержки из конституции. Он — Гражданин великой страны. Он — Американец. Он точно не знает, сколько денег его страна дала Корее, но уверен, что очень много. И вот в благодарность кассир-кореец требует за банку колы вопиющий почти доллар (в наших реалиях Ди-Фенс бы взорвался от ярости). Он избивает латинцев, отбирает их оружие и спокойно шагает дальше. Но встреться ему нео-нацист, ненавидящий негров и педиков, он тут же заявляет, что он — честный американец, он уважает чужие права на жизнь в его стране и он презирает нацистов. Ведь это — совсем другая статья в законах. То, что он разгромил магазин корейца из-за банки колы (потому что грёбанные корейцы обирают покупателей до нитки), и то, что он не согласился с нацистом — это две не связанные одним и тем же мотивом сцены разных фильмов.

Но Ди-Фенс дальше идёт по кровавой дороге из демократии, словно его помешательство — это общий итог Америки в миграционном и экономическом вопросе. Ведь его цель — это не навести порядок в городке с дробовиком бомжа во имя профурсетки. Он просто идёт к своей дочке пешком и ему, словно Мстящему Боксёру, попросту ВСЁ мешает на пути: ремонт на дороге, огромная гольф-площадка и частный дом, обнесённый колючей проволокой. Со временем он превращается из защитника своих прав в угнетателя прав других. А в Зазеркалье ему противостоит единственный из копов, который не ведёт себя как «коп» — не лезет на рожон, не матерится, не бывает грубым и свиньёй. В общем, не крутой. Ведь все копы крутые. Всю ночь бухают, а потом с бодуном ловят грабителей, и не чувствую боли, если в них выстрелить.

Социальный подтекст грустного сумасшедшего разрушается фактом того, что Ди-Фенс был психом изначально, на это есть очевидные намёки. Он не жертва общества, он — её болезнь, которая внезапно обострилась и начала поражать все органы государственного аппарата, от законодательных, до исполнительных. Это больше грустная библия про очередного мессию, пытающегося умереть за наши грехи — именно примеркой социальных грехов по факту и занимается Фостер, что доказывается тем, что он занимается цитированием всего услышанного на улице по пути домой. И всё бы было возможно даже удовлетворительно, если бы не карикатурная вакханалия образов, где даже положительному персонажу с трудом сочувствуется. Весь мир наполнен психами разного рода, словно это хочет сказать Шумахер. И именно этот стиль перекочевал в будущем в «Бетмена», к которому режиссёра нельзя было подпускать именно из-за картины, где Майкл Дуглас в первый и единственный раз сыграл круто, а не как всегда. Где не переживалось за смерти персонажей, а больше интересовало место, куда Ди-Фенс уезжал каждое утро после увольнения. Где он завтракал, если не у матери?

Вы себе представить не можете, сколько раз я его посмотрела в детстве. Это была моя любимая фантастика лет, наверное, с 7 и до 11, когда я посмотрела Матрицу. Значит это была вторая половина 90-ых, как раз в моде были боевики, очень много боевиков, особенно с Джеки Чаном. И я смотрела все подряд и наслаждалаcь танцем сражения. Гайвер был стандартным супергероем, с неба на него упала некая железная ерунда, по нелепому стечению обстоятельств стала частью его тела, ГГ получил невероятные способности и навыки. Естественна ерунда эта упала не просто так, со всех сторон подступают пришельцы, которые хотят вернут оружие себе, герой отбивается, спасая свою жизнь. Помню были и драмы, когда под угрозу попадали знакомые и родственники героя. Совсем нет спецэффектов, все оформлялось резиновыми костюмами и декорациями - и мне нравилось, вот как оно есть в своем виде, так я раз за разом пересматривала обе части. А сейчас просто представить страшно, как я оплевала бы данный шедевр xD