Детектив — отзывы — стр. 115

Миссия не удалась.

Сразу хочу написать, что фильм «Миссия „Стамбул“» мне совсем не понравился. Минусы во всем! Но надо оценивать по порядку, поэтому так я и сделаю. Идею о том, что терроризм — это плохо, я всегда одобряла. Да надо снимать фильмы о терроризме, чтобы другие в эту сферу не влезали. И в этом фильме терроризм был раскрыт со всеми «прелестями», но вопрос в том каким образом это все происходило. Начало фильма меня вообще не радовало. Я не могла разобраться в сюжете наверно первых минут 25. Потом стала понимать что? зачем? да почему? То есть уже огромный минус - слабый зачин.

Меня по-страшному бесили замедленные действия в фильме. Едет Вивек на таком красивом байке, а тут его скорость уменьшается и кажется, что он не едет, а ползет на этом байке. Спецэффекты тоже в этом фильме подкачали конкретно. Опять же примеры из фильма. Взрывы в Афганистане, там где убивают Сунила Шетти, казалось бы каменные дома. Бац! Взрыв! «Кирпичная» стена покачалась, словно лист на ветру, и стоит дальше. Создатели фильма совсем в школе физику не учили что ли? Ну еще как всегда кулаки мимо цели летели, но к этому я привыкла и уже совсем не обращаю внимания. Но вот еще один пример недобросовестности при создании фильма. Схватили Зайеда и связали, сейчас бить будут (это после того, как он пытался зайти на 13 этаж). Начали эти бандиты его по животу бить, а там видно, что на том месте, куда его бьют, пластина лежит (а может еще какой материал). Ну да, бить актера нельзя. Но и показывать, что его героя бьют не по-настоящему тоже нельзя.

Ну надо сказать пару «ласковых» слов и об актерах. Радовал меня один Вивек Оберой. Ну он проявляет талант в любом фильме и в этом один правдоподобно играл. И вообще я этот фильм смотрела только из-за него, хотя до этого думала, что он снимается только в интересных фильмах, а этот можно считать его неудачей. Зайед Кхан - ну не вижу я в нем таланта. Как-то все было сухо. Только одна сцена сильно сыграна: когда он пришел освобождать Анджали. И все! Шрия — она всегда играла влюбленную, так что ей труда это не составило. По ней видно было, что роль легкая.Появления Абхишека я до сих пор не поняла. Песенку пропел и все! Злодеев описывать не буду. Мне о них сказать нечего.

Плюсы фильма, за которые его стоит смотреть:
1) ну там Вивек снимается, он в каждом фильме всем нравится.
2) я любовалась гардеробом обоих героев. Они были такие стильные, что недостатки фильма перестаешь замечать.
А так больше смотреть его не за что.

До определённого переломного момента в своём творчестве гений сумрака человеческого разума Дэвид Линч не принадлежал к тому многочисленному аки легион сонму творческих единиц, кто нарочито, в открытую, не без эксбиционистского удовольствия переносит на кинопленку детали своей жизни, препарируя её с очевидным экзистенциальным сладострастием. Как и все сюрреалисты, Линч склонен к тотальному отрицанию бытового примитивизма, его киновселенная прикована железными цепями к надреальности, ирреальности, а там и прошлое, и настоящее, и будущее растворено в серной кислоте эксплицитной образности. Но пришёл и его час волка, и в 2001 году Линч снимает «Малхолланд Драйв» — авторскую исповедь, где Фабрика Грёз, Голливуд представлен режиссёром как царство мёртвых. Последовавшая же за «Малхолланд Драйв» «Внутренняя империя» 2006 года и вовсе стала, пожалуй, самым личным и автобиографическим творением Линча, поскольку весьма нетрудно найти в сюжете этой ленты отголоски крайне мучительного брака режиссера с Изабеллой Росселлини. Но это лишь внешний слой картины.

Кем в сущности является Никки Грейс, главная героиня «Внутренней империи»? Это актриса, находящаяся в творческом кризисе, идущая себя и свою роль, и при этом терзаемая, порой совершенно необоснованно, ревностью своего мужа. Линч практически не показывает зрителям мужа Никки; он фактически затворник, отшельник, коим некогда был в 70-80-х годах сам режиссёр, приманивший этой своей загадочностью Изабеллу Росселлини. И как и вымышленная Никки, реальная Изабелла мучилась в этом браке, ей было сладко и горько, больно и томно. Вместе с тем вторым отражением самого Линча в фильме становится Кингсли Стюарт, постановщик проклятой картины, в которой занята сама Никки и Дэвон Берк — сублимация всех ревностных страхов самого Линча. Стюарт в своей кинематографической работе — жёсткой, властной, подавляющей — суть рифма и самому Линчу, доведшего Изабеллу Росселлини до нервного срыва. Таким образом, перевоплощая на экран самый свой тяжёлый опыт отношений Дэвид Линч буквально проводит жирную черту над ним, отпуская все свои терзания на свободу, как Никки отпустила Потерянную Девушку, прощая и себя, и реальную Изабеллу при том, что на прямой контакт с актрисой Линч так и не решается. В кинематографе все проще…

Но, между тем, Внутренняя империя это не только империя самого режиссёра. Таковой обобществляющей империей являются авторские иллюзии, преподнесенные в удобном формате «фильма в фильме». По сути каждый кинематографический объект, любое кино в отрыве от жанров и стилей, это отдельная Вселенная, самоценный и самоцветный мир, претендующий на первичную реальность. Во Внутренней империи зритель наблюдает как порой незаметно стираются грани между постановкой и всамделишной бытийностью; роковой сценарий обретает плоть в нашем мире, захватывая в заложники чужой авторской воли — Режиссёр в картине не более чем посредник, а Демиургом, истинным и безжалостным, является невидимый сценарист — исполнительницу главной роли, которая жертвенно отдаётся на заклание этим язычникам от Цейса. Причём её жертва добровольна; настоящее искусство, по Линчу, это тотальное разрушение и растворение психофизиологической сути человека, актёра, природа которого заключается в множественностях перевоплощений, до степени утраты своей индивидуальности, в изощренном вымысле, который становится для него первичнее того, что снаружи.

Но вместе с тем Внутренняя империя — это империя нашего сознания, подсознательного. В фильме Линча сознание интроспективно, то есть все, что режиссёр показывает, происходит внутри разума субъекта Никки. Сознание главной героини становится фильмом, на протяжении которого она заново проживает свою жизнь и обретает своё истинное Я, коим есть Потерянная Девушка, заточенная до поры до времени в недоступных пределах разума Никки. Кролики — это посредники между подсознательным и бессознательным; это цепкие страхи и комплексы самой Никки, в прошлом которой было что угодно, но не гламур и притворство. Но когда приходит время понять кто ты и что ты есть, оказывается, что для Никки, обманывавшей саму себя на протяжении многих лет, это до чудовищности тяжело, мучительно, происходит слом её сознания, невысказанные кошмары оживают, а доппельгангеры своего затаенного озлобления несут лишь боль не только для Никки, но и для всех, кто был причастен к её судьбе.

И империя страстей и пороков человеческих это тоже, по Линчу, Внутренняя Империя. Кого не копни, неглубоко даже, из героев этой картины, то станет ясно, что для протагонистов во Вселенной Линча никогда и не было места. Никки — актриса, жаждущая большей славы, денег, готовая на все ради роли, даже если цена за неё будет высока: её жизнь и разум. В ней воплощены алчность, жадность, слепота. Девон Берк — самовлюбленный, эгоистичный, эгоцентричный актёр, пожалуй, давно продавший свою душу даже не за гениальность, но за отблеск её. Он — очевидное воплощение похоти и гордыни. В Кингсли Стюарте Линч воплощает уныние и гнев от невозможности создать то, что он желает, но не способен сделать, но лишь до определенного времени. Им овладевает зависть, как и Дорис Сайд, которая идёт на убийство, обрекая себя в дальнейшем на ничтожное небытие. Линч снова возвращается к финалу фильма к мысли о Голливуде как городе мёртвых, ибо «фильм в фильме» завершается смертью на Аллее Славы. И дальнейшим переходом Никки в потусторонье. Одновременно порождённая режиссером множественная тройственность — мир Потерянной Девушки, Польский Ад, Голливуд и Никки — кривозеркалит Трём Ступеням Лестницы Мироздания, и Никки, как и зрителям, суждено перед поднятием вверх, опуститься далеко вниз, посмотреть на неизлечимые уже души в польском борделе, туда, где царствует Фантом, новый лик Сатаны (его проводником была Старуха, косвенно предупредившая Никки), с тем, что бы в конце спастись и спасти других. Внутренняя Империя, как и Шоссе, сотворено по законам цикличности, и Линч зарифмовав финал сводит все к новой истории новой Никки, очистившей себя от грехов и страхов. Но надолго ли, ведь сумеречные пределы Голливуда она так и не покинула?

о 2 сезоне

1 сезон закончился на весьма интригующей ноте и именно оттуда начинается 2 сезон, который получился не менее интересным чем первый. Во-первых появились новые локации — это гора Вэзэр со своими обитателями, пустыня и загадочный Город Света. Во-вторых начали постепенно объяснять некоторые нелогичности, которые так бесили в первом сезоне: помнится все недоумевали, как Джаспер смог выжить после получения смертельной раны или тот факт, почему земляне откатились в глубокое Средневековье и почему все земляне все как на подбор красавчики вроде Линкольна. Все это вполне объясняется, но об этом упоминается походя, так что надо смотреть внимательно серии, чтобы не упустить очередной небольшой штришок к их миру.

В-третьих появились новые персонажи — главнокомандующая землян очаровательная Лекса с нетрадиционными вкусами, жестокая, холодная и бессердечная, готовая на все ради своего народа и укрепления своей власти. Ради этого готова без зазрения совести пожертвовать как и любимым наставником, так и сотнями своих же соплеменников. Не отстают от нее президент горы Вэзэр, куда попали остатки Сотни, Дантэ и его сын Кейдж. И если первый производит впечатление мудрого правителя, чьей мечтой является возвращение на поверхность Земли, куда горцам ход заказан, то его сынок его противоположность — мало того, что он подл, так еще и глуп и слишком самонадеян. Отдельного упоминания стоит главный живодер и палач горы доктор Тсинг, вызывающая только омерзение.

В-четвертых — приятно видеть как меняются под гнетом обстоятельств главные герои. Кларк с каждой серией становится все жестче, что иногда идет не на пользу персонажу — вынужденная возглавить Ковчег она бунтует против матери и принимает сложные решения, которые ведут девушку к пропасти. Постоянное давление, политическая нестабильность, тревога за друзей и открытая враждебность союзников ломают ее и апофеозом всего этого становится страшное решение насчет горы Вэзэр, которое она принимает под давлением обстоятельств.

Но если Кларк катится в пропасть, ее верный соратник Бэллами наоборот проявляет себя с лучшей стороны, наплевав на политические игры, что ведет Кларк, он одержим идеей спасения своих друзей из западни горцев. В этом сезоне он проявляет храбрость, находчивость и ум, а также преданность близким людям. От нагловатого хама из первого сезона не осталось ничего, кроме иногда прорывающегося сарказма да природной недоверчивости. Единственное, что портит образ так это его безответная влюбленность в Кларк, совершенно ненужная. Вполне хватает и фанатичной любви к сестре, ради которой он ту же Кларк легко может пустить на ленточки.

Октавия же только радует — из бунтующего ребенка она становится воином, которого признали даже жестокие и твердолобые земляне. Под благотворным влиянием Линкольна она взрослеет и становится тверже характером, а также лучше всех остальных приспосабливается к окружающему ее миру и людям.

Линкольн же… Линкольн просто уникальный персонаж: больше всех получивший по шее от ковчеговцев в первом сезоне, не видевший от них в начале ничего хорошего, кроме побоев и пыток, из-за них ставший сначала изгоем в своем племени, потерявший из-за них самого себя, он все равно сейчас упорно стоит на стороне Ковчега. Наблюдать за ним одно удовольствие. Сначала его вело любопытство, затем влюбился в красивую Октавию, увидел милосердие Финна, стойкость Беллами и Кларк, храбрость всей Сотни в противостоянии с превосходившим их противником, их человечность и преданность своему сердцу и своим людям, а также способность идти на компромиссы и в итоге пережил второе рождение. Он даже умудрился в некотором роде подружиться с Беллом и стать частью его и Кларк команды, зауважал лидеров Ковчега и стал постепенно становиться их человеком. И если на протяжении всего сезона Линкольн как-то держался на грани верности своему народу и лояльности к ковчеговцам, то в конце сезона он уже в открытую выступает против своих и даже не подчиняется Командующей, о чем не мог даже помыслить ранее.

Другой удивительный персонаж, которого также последовательно развивают в сериале это Джаспер. Еще с первого сезона его характер начали потихоньку менять, превращая трусливого парня в полезную для общества единицу. В горе Вэзэр этот процесс не прекращается, а набирает обороты — теперь без опоры в виде Беллами Джаспер должен будет в одиночку защищать тех, кому не повезло попасться с ним. И на удивление — он справляется со своей задачей, худо-бедно, но справляется — сначала он пытается плести нехитрые интриги, которые тем не менее поначалу действуют, затем решается на более радикальные действия. Оказывается парень совсем не глуп и вполне способен защитить своих, чем заслуживает доверие и уважение тех, кто рядом с ним. Вот только не жалеют его сценаристы и снова Джаспера ждет сокрушительный удар, от которого неизвестно сможет ли он оправиться.

И ведь это только малая часть, о которой следует сказать. Есть еще харизматичный бэдгай Мерфи, безумный Джаха, возомнивший себя Моисеем и ведущий свой народ к земле обетованной, неожиданно миролюбивый Кейн и теряющая свои позиции Эбби. Есть моя любимица Рейвен и ее помощник Вик. И многие другие. Второй сезон закончился и совершенно не отбил желание смотреть его дальше, мир Сотни расширяется и в новом сезоне нас ждут Город Света, столица землян — Полис и ставка племени Льда, с которым у Главнокомандующей землян серьезные разногласия. В общем, до новой встречи, Сотня).

Не люблю, когда при просмотре фильма я начинаю чувствовать, как из меня чуть ли не насильно вдавливают слезы. Какое-то действие и тебе как будто с экрана - "ну поплачь, вот сейчас пора, вот посмотри как грустно-то, ну что у тебя сердца нет что ли". Если начинаешь такое чувствовать, то это плохо, значит переборщили где-то со слезовыжималкой. Вообще тема фильма очень серьезная и страшная. И я не понимаю почему создатели фильма пытались сделать из этого какую-то детскую сказку. Грустную, но всё же сказку. Иначе как объяснить весь этот бред? Маленький мальчик ходит по незнакомым людям. А все мы с детства знаем - люди разные и далеко не всегда хорошие. И то, что мама сидит дома (зная всё это), тоже маловероятно. При том, что она только недавно потеряла мужа, неужели так легко было выдержать такую угрозу для своего ребенка? Да и вообще, ребенок не так должен справляться с горем. Это всё слишком-слишком сказочно. Если у него и поехала крыша (как явно видно из поведения), то что за бред - наблюдать как мальчик один с этим справляется? Будь со своим ребенком, общайся с ним, разговаривай, показывай свою любовь, в крайнем случае (а может даже не в крайнем) отведи к специалисту. Благо дело, обращение к психологу в Америке - довольно распространенная практика.

Из-за того, что фильм не зацепил эмоционально, смотреть было тяжко и для этой картины два часа показались вечностью. Вместе с этим, актерская игра в фильме более чем хороша. И мальчик для своих лет играет очень хорошо и взрослые не подкачали. Особенно, конечно, было приятно видеть свою любимую актрису Сандру Буллок, которая как всегда великолепна.

Фильм просмотрен в рамках игры "МувиБинго"
Тема - "Фильм-квест"

Локусы кинематографа

Ален Роб-Грийе, сознательно отрицавший любые жанры в литературе и кинематографе, говоря в одном своём интервью о детективах, ссылался не только на 'Логику смысла' Жиля Делеза, но и на Карла Поппера, подразумевая возможность неких чёрных дыр в повествовании, так или иначе лишающих и зрителя, и читателя всякой надежды конкретно узнать в финале кто является настоящим убийцей. Настоящее искусство, совершенно не стесненное никакими жанровыми рамками, невозможно без наличия элементов сомнения в своей фундаментальной конструкции; это возникающее сомнение не должно быть спонтанным, сам автор обязан его породить, сделав зрителя главным соучастником всего действа, но эта концепция, которую с очевидным успехом применял как сам Роб-Грийе в своих лентах и книгах, так и сотрудничая с Аленом Рене, применима лишь там, где субьективная реальность кинематографа дихотомична, распараллелена. Реальность, допустим, условного театра и игры в кино, подобной игре в бисер, если говорить о всех контекстах и просто текстах Французской Новой Волны.
Примечателен с этой точки зрения фильм 'Селина и Жюли поехали кататься на лодке' 1974 года режиссёра Жака Риветта, где вымысел и реальность густо замешаны на маниакальной авторской идее абсолютной естественности, чистого кинематографа по сути. Причем этот программный фильм Риветта оказывается практически зеркальным отражением 'В прошлом году в Мариенбаде' за счёт не только своей внежанровости, но и переплетения в тугие морские узлы множества альтернативных реальностей, но в отличии от Рене, фильм Риветта менее абстрактен, менее условен, подвижен в своих витальных соприкосновениях с плотью бытия вне кадра, вне окон, вне театральных подмосток, тогда как та самая пружинистая интрига с убийством ребёнка размежевывается на ещё большие, глубинные, под,- и бессознательные тайны вроде бы разных, но по сути тотально схожих девушек, которые в конце концов меняются жизнями, работой, собственной идентичностью. Образы эти, в которых легко считать феминные философские шифры Де Бовуар и Эттингер, поначалу кажутся крайне приземленными; режиссёр словно выхватывает их из суетного ритма Парижа за пределами его центра. И много позже кривые отражения Селины и Жюли появятся у Катрин Брейя, Вирджини Депант и Корали, Франсуа Озона. Обычные девушки, почти неприметные, но стоит камере Жака Ренара отказаться от статичной отстраненности, зритель сам превращается в эдакого вуайериста, наблюдающего сперва за Селиной, за Жюли, а потом за ними вместе, в тесной духоте их жилья. Риветт зарифмовывает свой фильм как с 'Фотоувеличением' Антониони мотивом подспудного соавторского подсматривания, так и с 'Мамочкой и шлюхой' Эсташа темой вечного диалога как с самим собой, так и со зрителем, ведь фильм его рождает массу вопросов из-за наличия лакун в возникающих фабулах, иногда ложных, часто сложных, но более всего тревожных в своей пустопорожности. Что если вторая реальность и есть той, где обитают и Селина и Жюли? Что если это все от начала до конца проекция авторской выдумки? Что если, в конце концов, все ложь?! Сомнение становится смыслом всего пространства ленты Риветта.
Очевидно, что как и Годар, и Рене, и Трюффо и остальные нововолновики, Риветт в 'Селине и Жюли...' снимал кино о кино и кино ради самого кино, сопоставляя порой его стихийность, возможность снова сыграть тот же дубль, но уже с разными нюансами игры, изображения, с театральностью, потусторонним, хтоническим миром театра, где актёр становится заложником собственной невозможности на сцене исправить совершенные им ошибки. Вмешиваясь в чужеродный им мир, Селина и Жюли начинают его менять; сам Риветт будто рушит таким образом классические устои театрального искусства, превращая весь дивертисмент в готичном доме условных химер и ужасов в беккетовско-хармсовский абсурд, ведущий к той самой чёрной дыре нарратива, когда законченность сюжета невозможна. Только если сам режиссер не пожелает прервать эту бесконечность снов и пробуждений, Вакуум, образовавшийся вследствие наслоения нескольких реальностей, сияющая и зияющая пустота финала неизбежно ведут не к разрешению загадки, но к новым мифам и снам. В то же время Селина и Жюли играют, рефлексируют, импровизируют; игра их и есть той ложью, что в иной реальности старого тёмного дома детонирует процессы разрушения, умирания, насильственной смерти. И тема танатостичности начинает превалировать в этой внежанровой авторской конструкции, где постмодернизм встречается с маньеризмом, дух кинематографической импровизации с тотальной театральностью. Авторский умысел с переменой лиц, но не мест оказывается исключительным вымыслом, ложью о жизни и ложью о смерти, которую предотвращают дабы сызнова вернуться к началу. Смерть парадоксально становится новой жизнью, запускается метафизический процесс перерождения одной личности в другую, процесс сменяемости театра совершенным кино, и Риветт, чей богатый киноязык по определению многоязычен и многозвучен, утверждает торжество великого множества в созданной им всеобьемлющей пустоте мирского, что столь быстро отбросили Селина и Жюли, начав играть сначала в правду, а потом и в ложь. Ложность эта, формалистская искусственность оказывается новой формой риветтовского киноисскуства, заново формирующего реальность, заставляя сомневаться в нашей настоящести, неприкосновенной вплоть до момента погружения в кафкианское междумирье, куда направляются и Селина, и Жюли на лодке. Река как Харон принимает их души, попутно и подспудно очищая их от наносной игривости. Созданная Риветтом петля Мёбиуса, в которой застряли Селина и Жюли, неразрываема, а экзистенциалистский поиск самого себя оборачивается ещё более зловещим лабиринтом, выйти из которого можно будет лишь ещё более отринув свою самость. Но уже ради обретения бессмертия, ведь если ад - это сплошь повторение, рефрен рефренов, то чем тогда является рай?! Возможность ответа отменяет его риторическую сущность, ведь ад реализуется в 'Селине и Жюли...' в театре. Режиссёр оспаривает утверждение, что жизнь это театр. Его жизнь и жизнь его героинь, тождественных самому Риветту, это само кино, которое парадоксально лжет, приукрашает и искушает, искажает и ускользает. Риветт, как и Рене, выводит свой генетический код кинематографа, которое свободно настолько, насколько вообще может быть свободна воля его демиурга.

Джиперсология

Jeepers Creepers, where'd ya get those peepers?
Jeepers Creepers, where'd ya get those eyes?

В те времена, когда Джонни Мерсер в своей песне двусмысленно обращался к строптивому скакуну из сопливого фильма, никто и подумать, должно быть, не мог, каким образом можно было извратить этот ритмичный шлягер. Возможно, общество было малохольное... или оптимистическое, всегда путаю эти слова. В той песне автор добродушно интересуется у лошадки, откуда у неё такие глазки, даже в порядке бреда не предполагая, что они могут быть не с рождения.

Двадцать первый век начался с моды на дорожный хоррор. И если большинство из них, типа Поворота не Туда, Дорожного Чудища и Верхом на Пуле, достаточно прямолинейны в своём концептуализме, то именно Джиперс Криперс отличает на удивление дикий коктейль из отсылок, цитат и не выдерживающих критики изюминок повествования.

Как и все молодёжные хорроры, Джиперс Криперс снят очевидно не про нашу вселенную, а некую параллельную, где не только есть чудища, пострашнее [political censorship], но и сами человеческие персонажи подвержены нечеловеческому, особому поведению, игнорирующему инстинкт самосохранения и банальной логики. Это как бы даже и не минус. Забейте и проникнитесь пустынной Америкой, состоящей из песков, бензоколонок, реднеков и шоссе в никуда, по которому колесят цицероновские брат с сестрой, вечно конфликтующие, но вечно друг за друга горой. Однако колесят они с переменным успехом, ибо даже проржавевший насквозь грузовик способен обогнать их не самую дешёвую на вид легковую машину, набитую под завязку не кирпичами, но стереотипным отрочеством и немытыми вещами, ждущими теплые и заботливые руки матери. Есть в этом нечто незримое карпентеро-крейвеновское. Нечто обречённое и ироничное. Сальва не запечатлел свою особую Америку, лишь пыльную скуку. Непоколебимую пригородную страну, чей быт не в силах нарушить даже страшнейший монстр - он не вторгается на территорию дяди Сэма, он создаёт параллельно свой небольшой мирок.

Когда-то давно небезызвестный игробог Джон Кармак изрёк свою сакральную мысль о том, что, как и в порно, игре сюжет не важен, и, брызжа кровью, ему поддакивала отрубленная голова гейм дизайнера Джона Ромеро, добавляя что-то там про ужастики. Мол, самое важное - дизайн и экшон. Собственно, с постепенным формированием мозга у целевой аудитории их новых продуктов и знаменовался эпический провал идейного направления кампании. Сюжет оказался очень и очень важен. И созерцая Джиперс Криперс, мне, возможно совсем не оправданно, но вспоминается история этой пары неловко брошенных острых фраз. Потому что мистический антагонист картины - стилистически шикарно задуманный и одновременно шикарно слитый персонаж.

Условно наречённый Крипером (вероятно, чтобы фанаты не называли его Летучей Мышью из Ада), он не является визуализацией безликого и безжалостного рока, но всё равно местами косплеит спилберговскую Дуэль. Крипер - монстр, демон свирепый и жестокий, и, судя по некоторым его поступкам, не просто дикий, но и чуждый любой культуре поведения, кроме самой первобытной, но тем не менее он умудряется косплеить Клинта Иствуда: ковбойский облик, шляпа, опасный прищур и 'револьверный' жест, исполненный в сиквеле, как бы, намекают, что перед нами не просто чудо без перьев, но некое зло, не обременённое драматизмом, однако при этом с большой и яркой, но скрытой историей, отблески которой совершенно никак не связываются в нечто единое.

Криператомия

'Придёт смерть, и у неё будут твои глаза' - конечно же в посмертном манифесте небытия Павезе не рассуждал о том, что Смерть настолько увлекается иронией, что лишь совершенно случайно невообразимо жестока, но как же чётко одной строчкой стихотворения он охарактеризовал довольно страшный опыт чувственного познания, иллюстрирующий один из твистов фильма и придав ему моральный окрас, который вы в этом фильме не увидите. Все полтора часа вы будете пытаться понять, как первобытно дикий хищник Крипер с повадками животного соседствует с прямоходячим мрачным водителем грузовика, в удалённых сценах у которого к тому же имеется своя реплика с ковбойским акцентом. Это как попутать тёплое с мягким. Виктор Сальва - педофил и режиссёр - несомненно обладает каким-то особым паучьим чутьём в плане оригинального окраса своих антагонистов, но выглядит весь этот скрывающийся в деталях Дьявол, как нечто сферически рандомное. Изюминка ради изюминки, но не Цели.

И тут до меня дошло осознание, связывающее мои претензии к понравившемуся фильму. Быть может, всё, что мне в нём нравилось, придумал не Сильва, а я сам, и не было никаких цитат по Спилбергу и Иствуду? Не было усвоения чёрных душ через каннибальство? Может быть, действительно сигара - иногда просто сигара?

Да, я когда-то влюбился в фильм и сам себя в нём разочаровал.

Ведьмы, Оборотни и прочие проблемы одинокого Гримма
Сериал 'Гримм' полюбился буквально с первой серии первого сезона и вот уже 4 сезона я наблюдаю за приключениями главного героя этого сказочного процедурала милого полицейского Ника Беркхарда, человека способного видеть больше чем остальные.
Завязка сериала банальна - к главному герою приезжает его родственница, вырастившая и воспитавшего Ника, и на пороге смерти завещает ничего не подозревающему бедняге продолжать семейную традицию выискивать и убивать Существ, персонажей незабвенной парочки братьев Гримм, которые на самом деле были великими борцами с нечистью. В придачу к стариковскому наказу идет трейлер, набитый всяческими пособиями по убиению вышеназванных монстров, а также нехилый арсенал разнообразного оружия. Парень был от таких новостей в шоке, но к счастью в истерику не ударился, а начал вдумчиво разбираться в сложившейся ситуации, попутно меняя криминальную обстановку в городе и в самой иерархии Существ, незаметно руша устоявшийся многими веками порядок. Так Ник оказался тем редким гриммом, который не рубит головы сгоряча под руку подвернувшимся монстрам, а старается увидеть в тех Существах, с которыми с завидным постоянством его сводит судьба, прежде всего людей. И это подкупает в его характере, заставляет симпатизировать и переживать за этого персонажа.
Ник молодой детектив, очень умный, подмечающий все малейшие детали на местах преступлений и с блеском их распутывающий, чем в первое время очень удивлял своего напарника Хэнка, более умудренного жизнью и уж куда опытного. Ник и человеком-то был довольно-таки успешным полицейским, а после его становления гриммом эти качества только улучшились. Парень очень смелый, благородный и слава богам не мягкотелый, как может сначала показаться увидев ничем не замутненный взгляд чистых синих глаз. Но это ошибочное мнение - Ник вполне может преступить закон и отпустить преступника, если на его взгляд этот преступник прав в своих действиях. А может хладнокровно отрубить головы своим врагам и отправить их головы своим обидчикам. В назидание. Чтобы зря в его город по его душу не совались. Может не моргнув глазом убедительно соврать любимой (вроде) женщине, а также без лишних слов набить морду своему начальнику не опасаясь какого-либо наказания. Но Ник никогда не отвернется от своих друзей: ради них он готов отправиться хоть в ад, и его друзья об этом знают, а потому принимают такого необычного гримма с теплотой и симпатией.
А друзья у Ника такие же необычные как и он сам. Во-первых, самый лучший друг, Потрошитель-вегетарианец, милый и немного неуклюжий Эдди Монро, потомок древнего рода часовщиков и просто ходячая энциклопедия по миру сверхъестественного. Познакомившись с Ником вследствие одного недоразумения Монро в ходе их дальнейшего общения проникается искренней симпатией к молодому человеку и становится его верным другом и помощником, помогая ему в раскрытии дел, а также разнообразив свой скучный досуг, так как Монро натура авантюрная и любящая приключения.
Под стать Монро и его девушка, ставшая потом его женой - спокойная и рассудительная рыжехвост - Розали. Отличный зельевар и лекарь для Существ, а также единственная кто может удержать слишком уж авантюрных Монро и Ника в узде. Обычно помогает Нику с различными зельями, к которым в потустороннем мире прибегают очень часто.
А завершает эту команду Хэнк - напарник Ника и также его друг, постоянно испытывающий неудачи с женщинами. Долгое время он не знал о второй жизни своего напарника, но узнав о тайне Ника также органично влился в команду.
Нельзя также забывать о начальнике Ника - капитане Шоне Ренарде, бастарде королевского рода сверхсуществ и наполовину колдуна. С Ником у него довольно сложные отношения, так как по каким-то причинам Шон нуждается в Нике и всегда старается его защитить, почти всегда становясь на его сторону и прикрывая большинство его дел, в частности незаконные. А Ник откровенно его недолюбливает, но уважает.
Еще следует отметить еще одного персонажа и тоже друга Ника - забавного древогрыза Бада, которому Ник также когда-то помог, источника сплетен в их городке и очень отважного человека несмотря на внешнюю трусливость. На нем держится большая часть юмора сериала, разбавляя иногда слишком мрачную действительность того мира.
А, еще забыла об одной ведьме, точнее двух. Джульетта - милая девушка Ника, ветеринар по профессии и любимая гримма, так и не понявшая и не принявшая вторую тайную жизнь Ника и в конечном счете покинувшая его. И Адалинда, красавица-блондинка и постоянный источник неприятностей и головной боли молодого полицейского, а также объект его тайного желания, в чем он боится признаться даже себе, но что замечает прозорливая Джульетта, а затем и Хэнк. Ника непреодолимо тянет к этой возмутительнице спокойствия буквально с первых минут их встречи, а потом это притяжение только усиливается, и каждая следующая их встреча сопровождается сильным эмоциональным взрывом с обеих сторон. И непонятно что это - то ли страсть, то ли ненависть, а то и все вместе. Но к концу 4 сезона после некоторых знаковых событий в жизни Ника, молодой человек наконец-то похоже начинает осознавать свои чувства. Как впрочем и сама Адалинда.
В сериале 4 сезона, осенью планируется пятый, который я очень жду и также обязательно посмотрю с большим удовольствием.

Как же сложно иногда комментировать японские дорамы… И не потому, что неинтересны и не цепляют за душу, а потому что иногда после просмотра просто нечего сказать — фильм всё не только сам сказал, но и показал. А бывают вот такие откровенно проходные, но тем не менее милые, дорамки, которые и комментировать-то нет надобности, не несут они никакой смысловой нагрузки. а только дарят позитив. Но про этот сериал всё же хочется сказать, так как он мне очень понравился, а во-вторых — там играет прекрасный Канамэ Джун, который мне очень нравится.

Сюжета там нет, но есть умненькая героиня и привлекательный герой.

Героиня красива, но бедна, да еще и без образования, а потому вынуждена работать на трёх-четырёх работах и содержать свою младшую сестрёнку. К тому же, у неё есть мечта - стать автором детективов, но, как ни прискорбно сознавать, таланта к писательству у девушки тоже нет. Зато есть отличная способность анализировать и подмечать мельчайшие детали. Неизвестно, что бы с ней стало, если бы в один прекрасный день она не столкнулась с глуповатым полицейским Удагавой, который, подметив эту её особенность, сразу же берёт девушку в оборот и привлекает к своим расследования. Удагава — молодой привлекательный детектив, наследник богатой семьи, члены которой находятся у руля власти города. Вполне мог бы жить припеваючи жизнью золотой молодёжи, но выбрал профессию детектива, закончил соответствующее учебное заведение (пусть и с помощью влиятельной семьи) и приступил к исполнению служебных обязанностей. Удагава глуп, да к тому же, новичок в своём деле, и потому его не подпускают к ведению дел более старшие и опытные детективы. Но Удагава кажется глупым только на первый взгляд: а ведь парень не лишён сообразительности, а его поведение считаю издержками воспитания в богатой семье, где ни о чём не надо беспокоиться. В расследованиях он также проявляет себя неплохо: он подмечает мелкие детали на местах преступлений, а также видит нестыковки в теориях других более опытных копов, но в силу своего уступчивого характера и вбитого в японцев уважения к старшим он не может отстаивать свои мысли, а потому встреча с пробивной и весёлой героиней была для героя настоящей удачей. Видя, что девушка бедна, он тут же предлагает ей нехилую зарплату и всячески старается удержать, девушка от такого удерживания не отказывается и соглашается на сотрудничество, и на протяжении всего сериала мы наблюдаем как приключается эта парочка. К тому же, влюблённый Удагава — это нечто.
Забавный сериал, который можно посмотреть после тяжелого трудового дня

Вероятно, так было изначально предначертано в судьбе выдающегося современного иранского режиссёра Мохсена Махмальбафа: быть поэтом и изгнанником. Искушающий блестящей, утонченной поэтичностью своего киноязыка, практически полностью избегая излишних религиозных витийствований в своём изощрённо-изысканном кинематографе, наследующем притчевые традиции Тенгиза Абуладзе, Александра Довженко, Сергея Параджанова и Сатьяджита Рэя, Махмальбаф прошёл неожиданный путь от 'дитя революции' до главного её врага, первым среди равных в теократической системе аятолловского Ирана разделив участь запрещенного художника. Лишь после были и Джафар Панахи, и Аббас Киаростами, и Бахман Гобади, в той или иной степени заметно зависимые от кинематографических поисков самого Махмальбафа. При этом в авторской системе творческих координат исламская мораль со множеством ограничений органично сосуществовала с поступательным и неизбежным для режиссёра вниманием к очевидным проблемам малых народов Ирана и вообще - маленького человека как такового, душа которого является целой непознанной вселенной.
Фильм 'Габбех' 1996 года в карьере иранского изгнанника знаменует собой начало новой авторской трилогии, посвященной как раз жизни малых народностей, населяющих юго-восточный Иран. Причем Махмальбаф каждую из частей трилогии жанрово и стилистически размежевал: 'Габбех' - это торжество кристальной кинопоэтики, горный хрусталь сочной образности, метафорический гипертекст, живой и яркий; 'Тишина' это скупая на выразительные киноязыковые средства музыкальная элегия, притча об отчаянии и душевной тишине, тогда как 'Садовник' является проницательным, не лишенным юмора документальным исследованием вопросов диалектики бахаизма. На первый взгляд кажется, что 'Габбех' будто полемизирует с предыдущей авторской 'трилогией любви', попутно опираясь на поэтичную визуальную структуру, позаимствованную из 'Времени любви', однако художественная панорама 'Габбех' намного глобальнее.
Кинолента начинает своё повествование с истории пожилой пары, что пришла омыть речной водой персидский ковёр неимоверной красоты. И дабы разнообразить рутинный процесс омовения, во время которого удушливая серая и чёрная пыль растворяется в прозрачном серебре реки, мать-старуха рассказывает историю роковой любви юной девушки из кочевого племени. Мохсен Махмальбаф не жалеет красок для этой определяющей всю философию ленты истории. Яшмовые, охровые, рубиновые, изумрудные, золоченые нити искусно прошивают не только ковер, что запечатлел всю историю от начала до конца, но и шелковое полотно самого фильма. Некая сказительность и ирреальность, доминирующая в чрезвычайно лапидарном, но насыщенном сюжетными поворотами нарративе, постепенно обретает черты более конкретные: Махмальбаф путём изьяснения вокабуляром по восточному роскошной образности говорит не только о любви как вечном испытании, о любви как жертовном алтаре, где сгорают души и сердца юных возлюбленных. Любовь здесь лишь малая часть глобального понимания режиссером окружающего его мира; Мохсен Махмальбаф, как главный представитель 'иранской новой волны' является синефилом, буквально принявшем магию кино, эстетику чистого кинематографа. Потому 'Габбех' не ограничивается лишь только педалированием любовной лирики, хотя сама по себе мелодраматическая линия в полифоничном сюжете картины воспринимается и автономно, как зрелое авторское размышление об истинной природе чувств, их зарождения и выстрадании; общественное, социальное в картине тесно спаяно с истинными целями искусства, узор на ковре рифмуется с узорами нарратива, создавая цельное полотно, типологический logos подменяется метафизическим facies, а история одной любви, одной девушки, одного ковра становится историей одного кочевого народа, что вечно шёл за багрянцем заката, но так по сути своей приюта не обрёл, уюта не нашёл.
Режиссерские переходы от личного к глобальному лишены резкости монтажных склеек, а ощущение некоей недосказанности даже в финале лишь подводит к мысли о цикличности всего в нашей жизни. От юности до зрелости, от молодости до старости, окрашенное сиренью утро прощается, чтобы наступил солнечный и жаркий день, на смену которому придёт невесомый вечер в полутонах дыма от костров, которые запылают оранжевыми факелами поздней звездной ночью, и будет соткан новый ковёр - наблюдая за этой неизбежностью жизни и смерти, за этим вечным процессом смены лиц и эпох, Махмальбаф в итоге в 'Габбех' говорит о бессмертии человеческих чувств, что сподвигают на созидание, а любое искусство, рожденное в любви, выпестованное в ступе ускользающего времени, по определению вечно

Главной задачей кинематографа всегда было не столько препарирование бытующей реальности с последующим проецированием её на плёнку, сколь множественное продуцирование новых иллюзий, в которые по собственной воле оказывается вовлечённым и увлеченным сам зритель, становящийся жертвой обманов зрения, слуха, речи и осязания. Главной же задачей французской Новой Волны был тотальный отказ от привычного киноизьяснения, переизобретение заново не только кинематографических форм, но и всего содержания, переход кинематографа в иное, подчас радикальное и потустороннее бытование. И эти же цели, но только в космосе литературном преследовали французские неороманисты, главной задачей которых было сотворение чистой, беспримесной идеологически, литературы. В 1961 году чистое кино и чистая литература сошлись вместе в самом загадочном фильме ХХ века «В прошлом году в Мариенбаде».

Этот фильм, ставший плодом совместных усилий Алена Рене и Алена Роб-Грийе, в сущности своей является главной кинематографической иллюзией современности, играющей с пространством, временем и памятью без единого блефа, причём лишь этими темами картина едва ли ограничивается, хотя они и являются столпами творчества Рене. Построенный на исключительной образности, маниакальном эстетстве порой ради самого эстетства, фильм отвергает даже любые намеки на развитие сюжета, который не более чем формальность, ещё одна условность в потоке сотен иных условностей, наслаивающихся друг на друга, но без ломки насыщенного, совершенного кадра, порой рвущегося на алогизмы и абстракции. Замкнутый в неких сумеречных пределах отель, где обитают Мужчина, Женщина и ещё один Мужчина, уже является иллюзией, в которой нет правил геометрии. И такой же иллюзией являются наши герои, пытающиеся постичь того, что не было или было совсем не таким как кажется. Любовная интрига это не более чем виньетка в истории, очищенной от шелухи признаков реальности как таковой, реализма и лиризма. Важен не факт того, что было год назад в Мариенбаде, ведь по Грийе и сам Мариенбад не больше чем иллюзия, невоплощенный до поры до времени фантом, место силы, где суждено найти ответы на вопросы мироздания, обрести смысл жизни тем, кто был когда-то жив, влюблен и идеален. Состоящий из множества реальностей, существующих в меняющихся по ходу фильма декорациях, но в сопровождении неизменяемых диалогов героев, фильм Алена Рене будто стремится подвергнуть сомнение всю природу человека, разрушив перед ним стены между сознанием и подсознанием, жизнью и смертью, сном и явью, причём что есть первичным так и остаётся неразгаданным.

С другой же стороны фильм Алена Рене прочитывается как история одной блуждающей души в поисках новых воплощений. Мужчина — это Высший Разум, Господь Бог, если угодно, тогда как Женщина — это Сущность, Материя, им порождённая. Разум с тщетой пытается напомнить Сущности о её прошлых жизнях, прошлых встречах, прошлых реальностях. Разум первичен, Материя вторична. Разум всем управляет, Материя не способна совладать с Хаосом, она обречена на вечные скитания то в Аду, то в Чистилище, ибо Эдем ей недоступен. Ни земной, ни поднебесный. Сущность полна губительных сомнений, её искушает Третий, Дьявол, обитающий в этом отеле, этом преддверии конца всего сущего, где время размыто, где нет прошлого, настоящего и будущего. Нарратив ленты становится коматозным, Рене уже объясняется только образами, навеки забыв о существовании сюжета. В конце концов, все к чему ведёт и Рене, и Грийе это поиск Высшего Знания, Всеобъемлющего Единства, Абсолюта, открывающего ключи ко Вселенной, которая для развоплощенной в множестве своих жизней, но ничего не помнящей Материи пока что недоступна, как и Истина. Как и Жизнь, как и Смерть, которая, вполне возможно, является такой же иллюзией в иллюзии в иллюзии. Игрой Первого с Третьим, результат которой для Второй предрешен изначально, а потому скитания одинокой души, беспрестанные блуждания этой души просто бесконечны, ведь она забыла все, особенно самое себя. И был ли прошлый год, Мариенбад, сад во Фредериксбурге? Возможно, ничего не существует вовсе, а есть лишь Великая Пустота, маха-шуньята, которая и является всем истинным и неизбежным. Нашей настоящей реальностью.