Спайк Джонз. Отзывы на фильмы — стр. 2

Второй Кауфман за декабрь. Первый мною просмотренный его фильм ( Думаю, как всё закончить, 2020) дался нелегко, он не вылазил из головы, не давал переключиться на другое кино.
Но этот...! Просто нет слов, какой тяжёлый осадок он оставляет за собой. Такое кино смотреть больно. Такое кино смотреть сложно. Потому что главным героем фильма является не человек, а болезнь, психическая. Не могу избавиться от ощущения словно прикоснулась к чему-то болезненному,от чего хочется быстрее и быстрее отряхнуться и убежать, но кажется,что от прикосновения нельзя отмыться да и мысль о том, что болезнь заразная, не даёт покоя...
Кино не для всех, сложное, многогранное, сумасшедшее, депрессивное, давящее, поглощающее. Никому не посоветую. Но оставлю этот очерк о нем здесь, чтобы потом не говорили, что не читали о фильме перед просмотром. А я пока настрою себя на третьего Кауфмана, Быть Джоном Малковичем. А когда-нибудь обязательно пересмотрю "Нью-Йорк, Нью-Йорк".

СИНДРОМ КАУФМАНА. «СИНЕКДОХА, НЬЮ-ЙОРК». Ирина Кушнарева, ИК, 04'2009
Некоторые экранизируют книги. Или комиксы. Чарли Кауфман в своем режиссерском дебюте «Синекдоха, Нью-Йорк» экранизировал синдром, психическую болезнь, названную — в честь открывшего ее врача — «синдромом Котара». Именно такую фамилию носит главный герой фильма, театральный режиссер и депрессивный ипохондрик Кейден. Человеку с синдромом Котара кажется, что он гниет и его организм разрушается, что он уже потерял какие-то органы или даже кровь. Наконец, ему кажется, что он уже мертв. С самого начала фильма у Кейдена целый набор симптомов. Скользя как по метонимической цепочке, его болезнь перемещается с одного органа на другой. То не расширяется зрачок и не вырабатывается слезная жидкость, то, наоборот, слюна. То вдруг случается эпилептический припадок, позднее сохраняющийся в виде тиков и судорог, с которыми Кейден Котар легко уживается. И зубы у него болят нетрадиционно, по принципу смещения — то пятерки, то шестерки. Котар даже не может как следует расслышать, к какому врачу ему идти, что и понятно, учитывая столь неустойчивое состояние его организма. Герой проецирует свои болезни на окружающих подобно тому, как, смотря телевизор, он видит во всех героях себя: будничное чувство без всякой эйфории. На совместном сеансе у семейного психотерапевта его жена Адель признается, что мечтала о том, чтобы Кейден умер и она смогла начать жизнь с чистого листа без чувства вины. Их четырехлетняя дочь разражается слезами, узнав, что у нее в организме, как в доме, тоже есть «трубы», по которым течет кровь:

«Я не хочу кровь!».

Как в «Алисе в стране чудес» нематериальные слова пересекаются с материальными телами и приносят этим телам физические страдания. «Есть психоз, это как у нашей мамы, а есть сикоз, ужасные прыщи на коже, как у меня», — объясняет Котар маленькой дочери на прогулке. По-английски звучит одинаково, возможно, поэтому у Кейдена Котара сикоз вызывает психоз или наоборот. Мать увезет маленькую дочку в Берлин, там ей покроют все тело татуировками из райских цветов — такой художественный проект. Но однажды цветы на коже начнут вянуть и скукоживаться, и девушка умрет, обронив увядший лепесток розы. А Кейден Котар будет тосковать по покинувшей его Адели, вторично женится на актрисе Клэр и будет весь фильм любить билетершу по имени Хейзел, живущую в горящем доме, то есть буквально рядом с тем огнем, который в конце концов ее убьет. Такова канва этого затейливого фильма, напоминающего лучшие страницы книги знаменитого врача-нейропсихолога Оливера Сакса «Человек, который принял свою жену за шляпу».

Фильм Кауфмана по стилистике чем-то напоминает кино Дэвида Линча. Не случайно, что снимал ленту Фредерик Элмес, работавший оператором на «Синем бархате», «Дюне» и «Диких сердцем». Но, возможно, у Кауфмана фильм получился мрачнее линчевских. Может быть, потому что у Линча все происходит в измерении, статус которого не определен, оно может оказаться и объективным, и субъективным. Это как посмотреть, границы размыты. У Кауфмана весь сюжет разворачивается внутри сознания героя, пораженного прогрессирующей болезнью.

Как если бы одного синдрома Котара было недостаточно, Кауфман добавляет еще одну болезнь, близкую к нему с точки зрения нейрологии, — синдром Капграса. В качестве подсказки эта фамилия помещена в список жильцов дома, который в одном из эпизодов читает Котар. Больные с синдромом Капграса испытывают трудности с идентификацией лиц, в частности, перестают узнавать близких, у них развивается иллюзия, что родных подменили, что все вокруг — двойники (изначально по-французски эта болезнь называлась «бред двойников»). В фильме синдром Капграса находит парадоксальную реализацию в профессиональных занятиях Кейдена Котара — в его грандиозном театральном проекте.

Кейден Котар, утрачивающий вследствие болезни границы собственной личности, пытается полностью объективировать свою жизнь, построив особую театральную машину. Когда ему неожиданно присуждают специальный грант «за гениальность», он может наконец выйти за узкие рамки регионального театра и замахнуться на большое модернистское произведение в духе Джойса или Малларме. Произведение, бесконечно разрастающееся и дублирующее жизнь. Вписывающееся в эзотерические традиции театра, в котором репетиции так никогда и не перерастают в спектакль. В одном из эпизодов это выглядит как машина симультанного театра: гигантское плато в заброшенном ангаре, на котором одновременно разыгрываются сотни микроэпизодов жизни Кейдена Котара. У каждого персонажа «из жизни» есть двойник-актер, у актера есть дублер, у дублера соответственно тоже должен быть дублер, и так до бесконечности, пока в тотальный спектакль не окажется втянуто все человечество. «Никто не является статистом!» — восклицает прозревший эгоцентрик Котар. Его опус магнум, к которому ему никак не удается подобрать название, призван включить в себя каждую мелочь, каждую случайность человеческого существования и сделать ее важной и неслучайной. Тут целый клубок борхесовских мотивов: и Фунес, чудо памяти о всей целокупности опыта, и Пьер Менар, дословно пишущий-переписывающий «Дон Кихота», и карта, идеально и в полном масштабе совпадающая с картографируемым объектом...

Этот необъятный театр соотнесен с тем, чем занимается любимая и утраченная жена Котара Адель. Она делает крохотные портреты ню, которые можно разглядеть только при помощи линзы ювелира. Театру как аппарату фрагментированного макрозрения, в котором отдельные сегменты могут так и не сложиться в единую картину, противопоставляется микрозрение, инсценирующее взгляд вуайера, смотрящего в замочную скважину. Театр Кейдена Котара — как египетские пирамиды, — Кант писал, что они могут быть восприняты только с определенной дистанции, иначе происходит экстенсивное накапливание частей, которые так и не «схватываются» восприятием. Но сама эта дистанция здесь отсутствует: все или слишком мелко, под «мелкоскопом», как у Адели, или слишком укрупнено, как у Котара.

В то же время это Произведение становится для Кейдена Котара устройством по улавливанию стремительно утрачиваемых смысла жизни и идентичности. Котар фактически конструирует выносной мозг. «Фильм-мозг» — так Делёз называл картины Алена Рене, создававшие нечто вроде модели работы мозга. Театральная конструкция Котара тоже воспроизводит работу мозга, поэтому лента Кауфмана, как ни странно, оказывается близкой к «церебральным» фильмам Алена Рене. В какой-то момент эта машина начинает продуцировать смысл практически самостоятельно и без участия главного героя. Переломный момент наступает, когда на прослушивание является Сэмми, человек, следивший за Кейденом и фиксировавший все детали его жизни. Сначала Котар назначает его на роль себя в спектакле, а потом делает своим дублером и в жизни. Вскоре Котару уже не нужно им руководить, тот и сам знает, что делать и говорить. Случайные, алеаторные связи, завязывающиеся между участниками гигантского проекта, когда Сэмми — Кейден приглашает на ужин реальную Хейзел, а реальный Кейден после похорон матери остается на ночь с дублершей Хейзел, словно воспроизводят активность синапсов как зон мозга, в которых образуются случайные связки и сцепления.

С одной стороны, разрастающееся количество двойников-дублеров становится для Кейдена Котара способом заклясть смерть. Всегда найдется двойник, чтобы умереть вместо него, как умирает Сэмми, бросившийся вниз с театральной конструкции. Театр превращается в машину бессмертия. С другой стороны, Котар не в состоянии удерживать свое детище под контролем, а его болезнь прогрессирует. В итоге он покорно уступает режиссерское место актрисе, приглашенной играть Эллен, уборщицу, нанятую Аделью убираться в ее нью-йоркской квартире. Иногда сама Адель принимает Кейдена за Эллен по телефону, иногда ее престарелая соседка отдает ему ключи от квартиры в уверенности, что он и есть Эллен. Кейден Котар все сильнее идентифицируется с Эллен, которая постепенно полностью захватывает власть над его сознанием. Это крайняя степень болезни: второстепенный герой полностью поглощает автора. Вот уже Котар вставляет себе в ухо наушник, и Эллен режиссирует его слова и действия. Созданная Котаром машина получает полную автономию, превращая его, демиурга, в один из своих винтиков, а затем саморазрушается. Фильм заканчивается на том, что театр-мозг «погорел». Трудно сказать, сгорел ли театр, потому что в мозгу Кейдена Котара произо-шли необратимые изменения. Или же, наоборот, распад сознания героя ускорился из-за пожара в театре. У Кауфмана получился бескомпромиссно мрачный фильм с аннигилирующим выводом в конце: все является всем (Everything is everything) и каждый является кем угодно, любым другим (Еveryone is everyone). Все границы между индивидуальными личностями разрушены, все переходит во все, а значит, и в Ничто. Высокий модернистский опус оказывается машиной отрицания и разрушения.

Чарли Кауфмана уже давно обвиняют в непростительном солипсизме. Эндрю Трейси в журнале Cinema Scope отметил, что Кауфман сумел создать такой механизм, при котором те, кто выступает с обвинениями в излишней депрессивности и мрачности, по сути критикуют не сам фильм, а личность его создателя. Он проводит параллель с Бергманом, сравнение, естественно, не в пользу Кауфмана: «Там, где у Бергмана интроспекция ведет еще глубже внутрь, Кауфман претендует на Высказывание с большой буквы, и эта попытка терпит полный провал». В развитии этой темы Трейси указывает, что подобная гигантомания с построением больших экстенсивных структур и стремлением ответить на «Великие вопросы» характерна для нынешнего американского независимого кино в целом и вписывает Кауфмана в линию, намеченную Коэнами в «Старикам здесь не место» и Андерсоном в «Нефти». И все-таки можно возразить, что у Кауфмана гигантомания медиируется личностью героя и вписанным в сюжет микро- и макрозрением. Гигантский театр Котара — осложненная синдромом Капграса защитная реакция на полупорнографические миниатюры его жены, оставившей в его психике неизгладимую травму. Модернистская гипертрофия творческого эго, бесконечное расширение сознания подрывают в фильме сами себя. Но эта сложносочиненная конструкция надежно защитила Чарли Кауфмана от ядовитых уколов критиков...отсюда

Будущее в этом фильме уже наступило. Вот только наступило оно не в том, виде, в каком обычно наступает в фильмах. Здесь нам не покажут летающих автомобилей, тут нет ионных бластеров или космических кораблей бороздящих пространство. Если бы не мелкие детали, то все происходящее можно без особых проблем отнести и к нашему времени.

Но вот эти самые мелкие детали и задают тон всему повествованию. Тема одиночества человека здесь показана даже не через проблемы главного героя, а исподволь, через те самые детали. Большинство из показанных людей уткнулись в собственные телефоны, общения среди них не особо много. Или взять, например, к примеру, работу главного героя. Он пишет на заказ письма. И не он один – это целая корпорация. И осознание этого способно добавить в фильме атмосферы больше чем целая эскадра взрывающихся вертолетов. Целая корпорация, которая практически проживает жизни других людей. Изучает их радости и горести, выражает их собственные мысли за них.

Ведь в этом фильме все работает на атмосферу, буквально все. Это одна из причин, по которой этот фильм произвел на меня одно из самых сильных впечатлений за последнее время. Здесь действительно прекрасно все. Краски. Они мягкие, скрадываемые, теплые и пастельные. Даже какие-то яркие оттенки красного и желтого умудряются вызвать здесь грусть и меланхолию. Операторские планы, музыка. И игра актеров.

Хоакин Феникс здесь просто… ну да, гениален. Он передает чувства своего персонажа даже не взглядом. А просто на каком-то подсознательном уровне. Он может ничего не делать, просто сидеть, смотреть в сторону, а ты уже понимаешь, о чем он сейчас думает, или что переживает.

Это единение с героем, для меня стало удивительным, но если вдуматься, то нет в этом ничего странного. Теодор – это отражение многих из нас. Интровертов, которым нужен понимающий собеседник, кто-то кто может помочь, кто смог бы разделить с тобой все взлеты и падения. Теодор сам является подобным человеком для других, когда пишет им письма. А вот в его жизни подобных людей нет. Он слишком застенчив. А с компьютерным голосом в наушнике, это проходит. Может быть, у многих из нас есть что-то подобное?

И вот от этой детали, о того, что вдруг внезапно это потаённое желание зрителя было раскрыто, банальная история любви вдруг заиграла новыми красками. Ведь, если вдуматься – в этой истории нет ничего нового. Мальчик встречает девочку, мальчик понимает, что это его идеал, мальчик узнает, что он у этой девочки не один, что девочка переросла его… Теодор чувствует, что уже не может принимать участие на равных с друзьями своей новой «девушки». Да, все это можно спроецировать и на обычные человеческие отношения.

Разве те же попытки «разнообразить» общение не напоминают вам подобные неуклюжие попытки из комедий про угасающие отношения? А ревность, которую испытывает Теодор – разве она не похожа на сотню других, которые мы уже видели?

Здесь нет проблем искусственного интеллекта, здесь есть проблемы человеческого одиночества и отношений. Трагедии и радости совместного проживания, встреча с тем, кто тебя понимает. Здесь даже нет никакого вызова общественным нормам и проблем нестандартным взаимоотношений, как это кажется с первого раза. Те же чувства что и Теодор испытывают сотни тысяч людей по всему миру. И это происходит где-то на заднем плане, без акцента. Даже друзья ни особо комментируют эти отношения. Ведь, у каждого свои страсти.

Это очень хороший фильм. Он филигранно выполнен, он заставляет задуматься, задает вопросы зрителю, показывает его со стороны. Один из лучших «созерцательных» фильмов, которые я посмотрел в последнее время.

Не скажу, что фильм потрясающий. Садясь смотреть его, я ни на что конкретное настроена не была, и это хорошо. Иначе, если бы я проверила, по какой теме в ТТТ мне его посоветовали, я могла бы навоображать чего-нибудь. Хотя в принципе всё закончилось хорошо ведь.
Однако уж сильно это неправдоподобно. В течение всего фильма события были весьма реальными, и вместе с героем можно было задуматься, что правда, а что - нет, кто тебе друг, а кто - враг. Но постепенно события стали приобретать такой оборот, что я, во-первых, сама запуталась, а во-вторых, это показалось уже слишком. Финал, конечно, очень неожиданный, ничего такого мне и в голову бы не пришло, однако опять же очень многое должны были "кураторы" Игры продумать и просчитать, чтобы всё произошло именно так, а не иначе.
Вообще, мне понравилась идея фильма, сама задумка, такие фильмы я как раз очень люблю. Но странно: смотреть фильм (до последних 15 минут, наверное) мне было неинтересно. Может, меня угнетали мрачные темные тона, в которых снят фильм, хотя не думаю, что он стал бы лучше, будь там всё радужно и прекрасно. Может, что-то другое. Тем не менее никакого интереса. Продолжала смотреть, только чтобы узнать, что же будет в конце. Хорошо, что досмотрела, тут у меня появились хоть какие-то эмоции. Но в самом фильме мне определенно чего-то не хватало.

Фильм просмотрен в рамках игры ТТТ по теме "С очень внезапным финалом" по совету Rafael . Спасибо!

Сразу хочется сказать тем, кто не знаком с этой сумасшедшей компанией. Не надо воспринимать все слишком серьезно и взывать к морали. Лучше просто не смотрите это, чтобы не травмировать свою психику. Мне же было любопытно глянуть эту часть, потому что я уже видел прошлые выходки чудаков. На этот раз больший упор делали на зрелищность. 3D все-таки. Очень много слоу-моушна. Иногда это даже красиво. В принципе в этой части существенных перемен не было. Идея роликов не изменилась. Ударить, до смерти напугать, сделать что-то противное и т.д. Многое смотрится смешно, хоть и глупо подвергать свое здоровье такому риску.

Самые забавные ролики: «The High Five» и «Pin The Tail On The Donkey». В первом — смешно наблюдать за неожиданной реакцией, а во втором — смотреть, как Эрен трясется от страха. Противные ролики тоже были. Особенно «Sweatsuit Cocktail» и «Poo Cocktail Supreme». Реально тошнит. Я бы точно не хотел оказаться на месте Стива-О в этом био-туалете. А самый страшный эпизод для меня — это сцена со змеями, которых я тоже боюсь. Бедный Бэм Марджера. Так и до инфаркта недалеко. Поставлю 5-ку, потому что не могу серьезно к этому относится и воспринимать это действо, как художественный фильм. Да и смешных эпизодов на этот раз было меньше, как мне показалось. Поэтому такая оценка. Ради любопытства можно посмотреть разок. Только воздержитесь от еды перед просмотром на всякий случай.