Ужасы — отзывы — стр. 154

Начинающий режиссер Марек, разочарованный скромными достижениями своих дебютных короткометражек в жанре социально-ориентированного кино, для большего привлечения внимания к своей персоне решает заняться сьемками порнофильма экстремального свойства, т. е вместо дружно совокупляющихся М и Ж в его новом фильме будут присутствовать любители разнообразных «филий» и отклонений от нормы. Вскоре для поиска более благодатного материала и более колоритных героев Марек вместе со своей сьемочной командой отправляется из Белграда в незабываемый трип по Сербии и ее окрестностям.

Распад некогда огромной Югославии на множество мелких и раздробленных государств и последовавшая вскоре за этим гражданская братоубийственная война, раны от которой не зажили и до сей поры на территории Балкан, не могло не сказаться и на культурном пространстве ее стран. Особенно это стало заметно в современном сербском кинематографе, который за последние несколько лет успел отметиться парой воистину громких и эпатажно-чернушных работ. Определенно возникают параллели с русским кинематографом постсоветского периода, однако дружественные сербы и его успели напрочь переплюнуть по своей чернушности и наглости, полной выводов, приправленных абсолютизмом и максимализмом.

Дебютная работа сербского режиссера Младена Джорджевича, фильм «Жизнь и смерть порнобанды» 2009 года, успевшая засветиться на ряде престижных кинофестивалей Европы и США и относящаяся к категории самого что ни на есть современного сербского кино со всеми вытекающими и струящимися последствиями, представляет из себя по сути предысторию Вукмира, одного из центральных персонажей нашумевшего годом позже «Сербского фильма»(Вукмир выписан в фильме Джорджевича под именем молодого перспективного режиссера Марека). Впрочем, если «Сербский фильм» был скорее сильно раскрученным и сугубо коммерческим продуктом, запрет которого во многих европейских странах сделал большую рекламу спасоевическому безобразию, то «Жизнь и смерть порнобанды» является фильмом куда более авторским и радикальным, разыгранным в адски отвратных и натуралистичных тонах кроваво-извращенского порно("Сербский фильм» все-таки местами целомудрен, а большей частью политизировано и гламурно трэшеват). Найн завораживающе-мрачному визуалу, хоть оператор Неманья Джованов снял и незабываемые похождения ветерана влажных фильмов Милоша. Найн стильному электронному саундтреку, ибо саунд в «Жизни и смерти порнобанды» авторства Джании Лончара вызывает не меньшее отторжение, чем творящиеся на экране интересности.

Фильм со зрителем честен, излишне жесток и антиэстетичен; Младен Джорджевич в своем дебюте изящно цитирует Джона Уотерса, Пьера Паоло Пазолини и Алехандро Ходоровского, вынося неутешительный приговор всему Балканскому полуострову в целом и Сербии в частности, в которой, по его мнению, не осталось никого достойного и даже маленькие поселки и города получаются сплошь населенными геями, лесбиянками, зоофилами, педофилами, трансвеститами и прочими, и прочими, и прочими… Войны высосали из Сербии все соки, а Запад теперь вовсю пользует оставшийся малосимпатичный, но готовый на все субстрат. Утрированность имеется, но далеко не в катастрофических масштабах и нет в картине чернухи ради чернухи, эпатажа ради эпатажа.

Итак, «Жизнь и смерть порнобанды» — крайне специфический, местами шокирующий и неприятный фильм от сербского молодца Младена Джорджевича. Всем, кто успел насладиться пубертатным «Клипом» и хостелоподобным «Сербским фильмом» данный фильм можно уже пропустить, ибо нового ничего для себя эти зрители не почерпнут. Остальным же зрителям смотреть картину с крайней осторожностью с заранее подготовленным тазиком.

Было темно и холодно в ту роковую ночь. Туман густой белесой пеленой струился над городом, медленно погружающемся в странную, беспокойную дрему, в состояние полужизни-полусмерти, когда даже явь обретает черты инфернальных видений, а люди сходят с ума, купаясь в собственной крови, грязи, слюне и сперме. И лишь луна в бесстрастной компании бриллиантовых звезд на безоблачном небе взирала на все происходящее; ей было все равно, кто сегодня умрет. Кричащее красное пальто на антропоморфной женской фигуре, возникшей из ниоткуда, из этого туманного ничто, диссонировало с окружающим спокойствием ночи, привлекая внимание нечаянных спутников. Спутников по безумию и страстям, которые в эту ночь, одну из миллиона, прервутся сталью кинжала и острием бритвы.

В своей третьей по счету полнометражной режиссерской работе французский дуэт постановщиков Франсуа Гэлларда и Кристофа Робина, фильме «Черная ария» 2010 года в еще большей степени, нежели в дебютной «Последней ласке», решили конструировать семантику своей ленты на первоосновах итальянского джиалло, сняв, впрочем, не дешевый пастиш, не бульварную и вульгарную копию, а вполне самодостаточное и эффектное творение, по сути своей представляющее не классический желтый кошмар, а постмодернистский симбиоз. Собственно, и «Последняя ласка», и «Черная ария» являются картинами одного художественного порядка, с одной стороны нетривиально возвращая зрителей к архаичным традициям европейской школы хоррора в целом и итальянской в частности, но с другой и гораздо более зримой, позволяющей на выходе воспринимать ленты Гэлларда более умеренно и адекватно, представляя из себя изысканный пир бытующего ныне постмодернизма в кинематографе в целом, пир, подкрепленный однозначно имеющимся у Гэлларда с Робином авторским стилем и умением оперировать привычными жанровыми шаблонами, не деконструируя их, но по-своему ярко переосмысливая, и как финальный итог лишая обе своих полнометражных картины любых жанровых принадлежностей и шелухи архетипов, в которых по определению своему тонет захлебываясь практически любой современный хоррор — что с претензиями, что без. Собственно, по этому же пути в современном французском хорроре пошли и Элен Катте с Брюно Форзани, предложив, впрочем, свой метод расджаллоизации.

«Черная ария» подобна этакому мрачному, пронизанному духом либертинажа, эротизма и гнетущего макабра, арт-перформансу, который своими сюжетными корнями уходит в мифологию лент «Висконти насилия» Дарио Ардженто, на уровне преамбулы и фабулы пересекаясь как с «Птицей с хрустальным оперением» и «Дрожью», так, что гораздо ближе, с «Кроваво-красным«, современной вариацией которого и является лента Гэлларда-Робина. Впрочем, лишь отчасти. Взяв форму и кой-какие методы исполнения у синьора Ардженто, масье Робин и Гэллард предпочли пойти своим кинематографическим путем, создав полижанровый и полистистилистический фильм, который начинается как городская легенда, рассказанная темной ночью у костра, продолжается как брутальное в своих эротическо-экстравазатных экзерсисах джалло, в котором будет и таинственная дива в красном пальто и с окровавленной бритвой наперевес, и зловещая тень детективной интриги, и эротика за гранью фола, но с вкусными оттенками БДСМ, и логические сценарные дыры, которые не степлером ни сцепишь, ни скоросшивателем ни прикрепишь, а завершается «Черная ария» бодлеровской поэзией, замешанной на девиантной сказочности Донасьена Альфонса Франсуа де Сада.

Форма окончательно и бесповоротно победит содержание, но отчего-то ощущение тотального идиотизма в фильме отсутствует напрочь, ибо режиссеры предпочли почти полностью проигнорировать все писаные и неписаные законы жанра, создав чистое кино, в котором ужас это больше чем ужас, а вид непостижимого темного искусства, прикосновение к которому должно быть этаким сакральным ритуалом, одним из многих, между тем, посвященном во славу не Бога, но Сатаны в лучшем духе Антона ЛаВея и Марио Мерсье. Гэллард и Робин столь изобретательно и умело закручивают спираль интриги в петлю Мебиуса, подключая к страшной истории порочной любви и страстной ненависти оттенки фрейдизма и мазохизма, что фильм теряет свой изначальный шлейф малобюджетного экспло, становясь той самой черной арией на крови, заслушавшись которую можно и душу свою потерять, и сердце вырвать. Во имя высшего из искусств.

Тотальные декоммунизация и рассоветизация Польши и ее общества, которая на протяжении длительного исторического периода с 1952 по 1989 года была подвергнута процессу собственного расгосударствления и утраты суверенного права на самостоятельную внешнюю и даже внутреннюю политику в условиях подавляющего сателлизма со стороны СССР, по-настоящему проявили себя в начале 80-х годов, когда движение «Солидарность», взросшее сперва идеологически на дрожжах польской интеллигенции, а уж потом перекинувшееся на весь рабоче-крестьянский социум одноименного профсоюза обрели свой желанный громкий голос с трибун, призывая к свержению той тоталитарной системы, в жадных тисках которой поляки находились не по собственному желанию, а по чужеродному геополитическому велению из-под кремлевских застенок.

Безусловно, и культурное пространство Польши не могло остаться в стороне от все более превращающегося в смертоносный ураган ветра перемен, причем пространство как литературное, так и кинематографическое, в особенности его мейнстрим-направление, ибо польское авторское кино всегда, несмотря ни на что и вопреки всему было внутренне и внешне свободно от тлена соцреалистического искусства, которое-то и искусством назвать можно было с большой натяжкой.

«Волчица» режиссера Марека Пестрака — одного из самых известных поставщиков мистических и фантастических сюжетов в польском мейнстриме — соответствует практически всем канонам классического готического повествования, взрощенного на чрезвычайно плодородной почве польской мифологии, на выходе представляя из себя сернокислотный разъедающий концентрат гипнотизирующей атмосферности, уравновешенной сбалансированной режиссурой и изысканным жанровым рисунком, начертанным со знанием дела и с учетом всех восточноевропейских особенностей готического жанра. Начавшись как довольно традиционная костюмная историческая мелодрама о несчастной-счастливой любови/моркови с обязательной кровью в качестве дополнительного соуса, любови, возникшей на фоне исторических перемен, контекстуально отсылающих зрителей и к прозаическому польскому настоящему, довольно быстро фильм Марека Пестрака меняет жанровый вектор в сторону мистического триллера, кинематографические корни которого прямо уходят в хаммеровскую эксплуатационную почву, в финале и же вовсе обретая явственные, пронзительные черты крепкого, не лишенного брутальной жестокости хоррора на тему оборотничества человеческой в целом и женской в частности натуры. Образ волчицы, между тем, является довольно удобным символом противоречивости и сложности женской натуры, олицетворением не только элегантного женского коварства, утонченной жестокости по отношению к соперницам в жизни, любви, работе, но и воплощением нечеловеческой, надчеловеческой хищнической сексуальности, эдакой ведьмовской привлекательности, главным носителем «печати зла» и рока, губящего кого угодно, только не саму волчицу. Такова и Юлия, она же Марина — центральная героиня фильма Марека Пестрака. Впрочем, в трактовке Пестрака перед зрителем предстает мучающаяся, мятущаяся волчица, обреченная не на сладостную охоту темными ночами, а на бесконечные страдания.

Впрочем, если вглянуть на фильм Пестрака пристальнее и напрочь отбросить шелуху мистики и хоррора, то «Волчица» более чем адекватно воспринимается и в разрезе актуальных для тогдашнего польского общества высказываний с приставкой «анти»: антитоталитарных, антисоветских, антиимпериалистических, антирусских даже, — ибо сугубо мистический сюжет фильма разворачивается на фоне событий польского восстания 1830 года, когда возник отнюдь не бессмысленный, но воистину беспощадный бунт против Российской империи, взявшей под тотальный контроль не только Речь Посполиту в период после раснаполеонизации всего восточноевропейского простора, именовавшуюся тогда Царством Польским, но и все близлежащие государства славянофильского и православного пути развития, ныне трансформировавшиеся в «Русский мир». Главная же героиня фильма «Волчица», графиня Юлия, не мудрствуя лукаво ведет не национально-освободительную борьбу, а лишь рыщет, аки исголодавшаяся по плоти волчица, в поисках лучшей жизни, вовсю крутя романы то графьями, то с князьями, а то и с привлекательными чужестранцами-гусарами. Она не столько героиня, сколь антигероиня, для которой важно лишь одно — вкусно поесть да сладко потрахаться, не шибко разбираясь кто есть кто в этом бесконечном веселом параде фаворитов и любовников разной степени привлекательности, благосостояния и сексуальной распущенности. Впрочем, своего Де Сада или Распутина Юлии не суждено было встретить, хотя история явно бы повернулась в очень неожиданную сторону. И это внутреннее оборотничество порочной графини в одночасье оборачивается против нее, когда она становится волчицей, обрастая уже снаружи густой шерстью. Наказанная за приспособленчество, конформизм и откровенный коллаборационизм, Юлия в катарсическом финале фильма уже предстает совсем не как pani, а как задрипанная kurwa, все жизненные проблемы которой враз решит кол, с садистическим наслаждением воткнутый в ее черное и порочное, испорченное и просто с рождения извращенное сердце

Молодой парень по имени Брэндон с внешностью недозревшего американского психопата, перманентно находящийся в состоянии глубокой депрессии и сексуальной неудовлетворенности, похищает несовершеннолетнюю девочку Стейси. Под зорким оком многочисленных видеокамер, установленных по всему дому Брэндона, он начинает долгие и мучительные садистские истязания своей беззащитной и доверчивой жертвы.

В хоррор-поджанрах псевдодокументального кино и так называемого torture porn изобрести нечто новое и действительно неординарное уже крайне тяжело и даже в принципе невозможно. И режиссеры, и сценаристы, работающие в современном хорроре, и зрители, вынужденные искать в горах гуано редкие бриллианты, пресыщены и перекормлены. «Ведьма из Блэр» является давно спетой и успевшей уже порядком надоесть песней, а картины, сюжет в которых построен исключительно на жестоком кровавом насилии, после появления на экранах грандиозных «Хостелов» и «Сербского фильма», то самое славное пыточное порно с каждым новым фильмом в этом поджанре все больше регрессирует и деградирует, окончательно разрушая и без того ставшим куцым список разнообразных табу. Есть, правда, подпольное течение псевдоснаффа, но кинематографическая ценность таких сомнительных картин, эксплуатирующих и имитирующих реальный снафф, находится на уровне ниже самой дешевой и вульгарной порнографии, хоть и набирающая популярность псевдоснафф-муви, начатого в середине 80-х годов ХХ века приснопамятной японской «Подопытной свинкой», вызывает массу определенных вопросов о психическом состоянии социума, ведь все-таки просто смачно мастурбировать на голых силиконовых теток и смачно мастурбировать на них же, только в жестко-убиенном и запытанном до смерти виде, есть не одно и то же.

В 2006 году малоизвестный американский режиссер и сценарист Шейн Райан, относящийся к категории аматоров, под впечатлением жуткой реальной истории о маньяке-садисте, жестоко убившем трех несовершеннолетних девочек на границе с Мексикой и заснявшем все свои садистские экзерсисы на видео, к тому же борющийся с невыносимой депрессией, решил снять свой первый полнометражный фильм, получивший претенциозно-эпатажное название «Убийца порнозвезды-любительницы». Вложив в производство картины всего лишь несчастные 45 долларов и заручившись поддержкой своей творческой соратницы и по совместительству сценаристки и исполнительницы главной роли — невинной жертвы нашего милого Чикатило — Мичико Хименез, Шейн Райан своей агрессивно-трансгрессивной картиной выстрелил редко, но очень метко, вступив в своеобразную кинематографическую полемику с «Подпольем» Фреда Фогеля, только без наличия в своей картине сцен натуралистично-тошнотворных вивисекций и похотливой некрофилии, зато с чрезмерным усердием сосредоточившись на сценах сексуального извращенного насилия, снятого с патологической и болезненной реалистичностью. Местами фильм откровенно заигрывает с японской киномифологией розового кино, ибо имеют место в ленте сцены в духе БДСМ, с обязательными связываниями, резиновым кляпом во рту и прочим, хотя тяготение к игровому снаффу перевешивает все остальное ближе к финалу, который будет ожидаемо предсказуемым.

Для зрителей, жаждущих жести, Шейн Райан приготовил эксплицитный хардкор в самом бесстыдном его виде. В фильме, длящемся немногим больше часа, после относительно лаконичного вступления и ознакомления с главным героем, про которого в слогане фильма сказано правдиво, что он выглядел как очень милый паренек (практически все маньяки-садисты таковы), начинается истинное царство ультранасилия и извращений над беспомощной несовершеннолетней жертвой. И изощренной фантазии Шейна Райана не занимать: жертву имеют и спереди, и сзади, и анально, и орально, и вагинально, а также вовсю используя разнообразный арсенал заядлого БДСМщика. Но наиболее жутким штрихом к данному фильму, в Штатах получившем наиболее жесткую возрастную категорию Х, становится то, что в нем без стеснения показывается педофилия да в таком виде, что «Сербский фильм» просто нервно курит в сторонке свой последний косячок.

Причем снят «Убийца порнозвезды-любительницы» со вкусом и расстановкой, с полным соблюдением стиля и атмосферы. Вышедшие спустя 4 года «Кроличьи игры» Адама Реймайера, несмотря на свою явную игру слов и отсылку к «Забавным играм» Ханеке (Funny games = Bunny games), и также созданные как авторский антидепрессант, явно своей изобретательной визуальной стилистикой были вдохновлены картиной Шейна Райана, которая шокирует, вызывает отвращение и, как и все запрещенное, привлекает и интригует.

Снятый и сыгранный патологически реалистично (кстати, что характерно, в главной роли маньяка Брэндона зритель имеет возможность увидеть самого режиссера), данный фильм сложно оценивать с точки зрения кино — хорошего ли плохого — ввиду его неоднозначной морали. Но как отдельно взятый эксперимент, как вызов и попытка взбудоражить общество, картина однозначно удалась. Ставшая даже культовой в определенных зрительских кругах, картина режиссера Шейна Райана является сильнейшим ударом по психике, шокируя даже не бессмысленным садизмом, а самим фактом того, что такое происходит ежедневно, ежечасно и ежеминутно.

Присмотритесь к своим друзьям, соседям, знакомым. Они ведь так милы, не правда ли? Загляните в их подвалы. Вполне возможно, Вас будет там ждать очень неприятный и страшный сюрприз. Вольфгангов Приклопилов и Арминов Майвесов так много, так много…

Подслушав разговор одной чрезвычайно важной и облаченной властью, деньгами, женщинами и китчевой роскошью шишки, местного олигарха с темным прошлым, мутным настоящим и непредсказуемым будущим, молодые, но амбициозные парни из автосервиса решили, воспользовавшись отсутствием хозяина на вилле, хотя бы на миг своей невеселой жизни познать, каково это быть всем. Однако отдых превратился в кошмар, когда друзья попали в цепкие лапы настоящего садиста.

Классический итальянский хоррор мертв и, как бы это утверждение не было горьким, оно является чистейшей правдой, с которой любителям и ценителям бодрых образчиков италохоррора придется смириться. Ардженто совсем уже не тот, и некогда славный «Висконти насилия» превратился в отменного трэшмейкера; мэтр каннибал-муви Деодато ничем новым давно не радует, а Бава-сын скатился к манипулятивной мелодраматичности. Возникло вынужденное затишье на полях итальянского кинематографа ужасов, но на поверку это затишье не перед бурей, а еще перед большим штилем. Конечно, изредка итальянский хоррор бывает внезапно потрясен чем-то вроде откровенно экстремальных «Моритурис», запрещенных даже на родине, или такой картиной, как «Фея» 2012 года. Говорить о полном возрождении итальянского хоррора в его классическом семидесятническом варианте невозможно, однако перспективы не настолько туманны.

В 2012 году несколько незаметно и практически без пристального внимания двое итальянских братьев-режиссеров Антонио и Марко Манетти, долгое время исправно трудившиеся на ниве производства телефильмов и сериалов, на счету которых были также хорроры «Поколение» 1994 года с молодой Азией Ардженто и «Последнее прибежище» 2006 года, представили свой последний и, вероятно, самый удачный фильм — хоррор «Страх», выполненный в духе лучших традиций итальянского кинобрутализма, эксплицитности и натуралистичности. Подточенный под порядком уже надоевший трехмерный формат, «Страх» тем не менее не сумел стать в полной мере ни событием в жанре, ни открытием, ни даже легким вскриком, на удивление затерявшись среди волны однообразных творений евро-, и американского хоррора, несмотря на наличие намного большего количества художественных достоинств, чем недостатков.

«Страх», правда, представляет из себя совсем не джиалло, как могло бы показаться, и эстетичность насилия в фильме далека от перфекционизма Ардженто и Марио Бавы; фильм братьев Манетти более всего настроен на художественную волну кровопускательных рек Лучио Фульчи, Умберто Ленци, Руджеро Деодато, представляя из себя на выходе гораздо более продуманную и цельную, ровную по стилистике и выверенную по атмосферной составляющей, стильную и нарочито полную подтекстов вариацию всем известного порнопыточного «Хостела».

Впрочем, братья-акробаты Манетти простенькую фабулу о злоключениях молодых героев, попавших в застенки ада, удачно препарировали и насытили острокритической и густо социальной проблематикой, сведя всю сущность ленты не только к противостоянию богатых и бедных, но и позаботились о драматической составляющей, успешно расписав в картине характеры всех персонажей, лишив их однолинейной однобокости. По сути в фильме нет четкого и явного разделения на протагонистов и антагонистов: носители насилия стали таковыми не случайно, они продукт, порожденный обществом, пораженном саркомой пороков; и жертвы их не столь безобидны и однозначны, ведь все произошедшее с ними легко трактуется и как справедливая расплата за собственную беззаботность, легковерность, легковесность на уровне моральных и поведенческих установок, амбициозности, толкающей к самой бездне и на путь откровенно противозаконный, расплата за вящее желание получить все в этой жизни, не прилагая усилий.

Однако, к сожалению, так не бывает в жизни, и обе стороны конфликта равны между собой, равны не социально, но морально. И там, и там — гниль и смрад. И там, и там — нет принципов. И каждый получит свое: богач — очередные миллионы, пусть и заработанные относительно честным путем, но заработанные; бедняк же не получит ничего, если не решится переступить через себя. Маньяк насытит свою жажду кровью и болью, а бессловесная жертва — страдания. Каждый получит свое, но и каждому же воздастся по делам его. А глаза, полные страха, будут по-прежнему велики. И будет лишь звон в ушах от неистовых криков, стонов…

Бойся Багрового пика... (с)

Кому-то надо слушать маму, а кому-то призраков, но если призраки хотят чтобы их слушались, то им надо научиться говорить как-то яснее. А то кто ж его знает, что за Багровый пик такой. Но обо всем по порядку.

Когда-то давно в детстве к Эдит Кушинг (Миа Васиковска) пришел призрак матери и сказал, что надо бояться Багрового пика, она конечно испугалась, послание запомнила, а понять - вот с этим уже сложнее. Лучше б сказала “бойся Шарпов”, вот это просто, понятно и проблем бы было меньше. Наверно. А то перед обаянием кое-кого фиг устоишь.

Дитя моё, когда придёт время — остерегайся Багрового пика (с)

Эдит выросла и мечтает стать писательницей, причем ей нужно что-то более сложное, чем просто романы о любви. Она умная, начитанная, не смотрит ни на какие титулы в отличии от некоторых дам. У нее есть друг, врач-офтальмолог, Алан МакМайкл (Чарли Ханнэм), он поклонник Артура Конан Дойля и конечно Эдит. Она о любви не думает, но вот увидев баронета Томаса Шарпа (Том Хиддлстон) поняла, что он еще более хорош, чем о нем говорили все дамы. Вышла за него замуж, переехала в его поместье, где они стали жить втроем, ведь была у Томаса сестра Люсиль (Джессика Честейн), которая любила говорить довольно-таки не прозрачными фразами, а еще она любила чай…

И это все, что можно сказать о сюжете без спойлеров. Хотя если честно сюжет прост, как орех, обо всем, что было и будет в фильме я догадалась еще до просмотра. Но зато тут есть очень красивая картинка в готическом стиле, шикарные костюмы и потрясающие актеры. Том Хиддлстон и Джессика Честейн слишком прекрасны для этого мира. Богиня Честейн ужасна и прекрасна одновременно, с ней я посмотрю абсолютно любой фильм. Том очаровывает только одним своим взглядом. На одном моменте (в конце почти), охх это было так жестоко. Ханнэма было слишком мало. Васиковска как актриса у меня почему-то никаких чувству не вызывает, а вот персонажа было жалко, влюбилась девочка и попала в такую ловушку.

Ну, а вообще мне кажется, что фильм на любителя. Немножко драмы, немножко любви и немножко жести. И идя на этот фильм не стоит забывать, что режиссером фильма все-таки является Гильермо дель Торо, тогда будешь меньше удивляться всяким промелькивающим ужасам и вжиматься в кресло :D А то на первом призраке я подумала “куда я пришла? моя тонкая душевная организация сейчас пошатнется”. Ну, а потом Том Хиддлстон мне улыбнулся и… мир заиграл красками :D

Пы.сы. Вообще не узнала Джима Бивера, а еще полфильма пыталась вспомнить, где я видела актера, который играл Холли, а потом поняла, что видела его в недавно просмотренном Грозовом перевале плюс он в Тихоокеанском рубеже играл.